Фёдор Лукьянов

| Газета.Ру

События на Украине и вокруг нее — кульминация процессов, продолжавшихся 25 лет. Одна сторона происходящего — неудача украинского госстроительства, которая привела к глубокому кризису не только всей политической системы, но и самой модели государственности. Но есть и второе изменение, более важное. Именно здесь наглядно проявилось то, что за четверть века глубоких перемен на мировой арене ведущим державам так и не удалось нащупать опору для нового международного устройства.

«Холодная война» как уникальный период мировой истории в прошлом. Уникальность его заключается в том, что соперничество двух равных по силе сверхдержав, оснащенных самым разрушительным в истории оружием, обеспечивало беспрецедентную стабильность международной системы. Ракетно-ядерный клинч, установившийся к началу 1960-х годов, обозначил границы коридора, из которого противники не выходили под угрозой всеобщего уничтожения. Это не предотвращало периферийных стычек, как правило, чужими руками (столкновение стран или групп, за каждой из которых стояла сверхдержава), но «мир во всем мире» сохранялся.

На рубеже 1980–1990-х годов исчез именно этот феномен, но, как быстро оказалось, характер отношений между основными оппонентами не изменился. Баланса не стало, поскольку США и Запад остались без самоустранившегося противовеса. Нового мирового порядка, который зафиксировал бы изменения и установил другие правила игры, не возникло.

«Мировые порядки» всегда в истории являлись следствиями больших войн. Победители устанавливали правила. Так было в XVII веке после Тридцатилетней войны, в XIX веке после наполеоновской эпохи. Неудачная попытка закрепить систему взаимоотношений после Первой мировой войны привела через 20 лет ко Второй мировой, результаты которой и определили каркас системы, существующей до сих пор.

«Холодная война» была системным противостоянием, однако она не перешла в фазу вооруженного столкновения. И хотя понятно, чьей победой все закончилось, результат не был оформлен ни условиями капитуляции, ни иным официальным документом или даже солидной кулуарной договоренностью. Более того, победы как бы и не было, поскольку на уровне публичной риторики предпочитали говорить о выигрыше всех участников от завершения конфронтации.

На деле-то все понимали, кто выиграл, а кто проиграл. И вели себя соответственно, особенно победители. Однако «мирный договор» отсутствовал, то есть продолжали действовать правила, установленные в 1945 году. А мир быстро менялся: глобализация, подъем альтернативных центров экономической силы, эмансипация прежде периферийных держав. Итоги «холодной войны» стали, по сути, пересматриваться. Но и возврата к ситуации 1940–1980-х годов, естественно, быть не могло — слишком все преобразилось.

На Украине пересеклись (отчасти из-за ее истории и географии, отчасти по стечению обстоятельств) два «шлейфа», тянущиеся с 1980-х.

Первый — так и не обретшее формальную точку противостояние «холодной войны». Как и прежние системные конфликты, она не может закончиться без «мирного конгресса», на котором закреплялись бы основы следующего устройства международной политики.

Считалось, что в XXI веке такое понятие, как раздел сфер влияния, стало анахронизмом. Однако стремление евро-атлантических институтов пересечь линию, которая очерчивает «русский мир» (не граница бывшего СССР или Российской империи, а российское представление о «принадлежащем по праву», разделяемое немалой частью общества), натолкнулось на упорное сопротивление Москвы. Собственно, с ним связаны и применение вооруженных сил в 2008 году, и угроза снова их использовать в 2014-м. По мнению Кремля, логика действий украинской верхушки, которая поднимается на волне Майдана, неизбежно и быстро приведет к развороту в Североатлантический альянс и ЕС. Так что если этому противодействовать, то сразу и очень резко.

Второй — ощущение Запада, связанное не только с Россией, что итоги «холодной войны» пересматриваются на глазах, по праву одержанная победа ускользает из рук. Это требует действий, прежде всего символических. Крушение под аплодисменты всего мира прогнившего постсоветского режима в большой европейской стране и начало там демократических перемен в духе Восточной Европы начала 1990-х — прекрасное напоминание о том, что было двадцать с лишним лет назад, когда казалось, что мировая история подошла к своему оптимистическому финалу.

Мировая пресса и все политические кулуары переполнены предположениями о том, чем руководствуется Владимир Путин, идя на столь резкое обострение. Как всегда в таких случаях, происходящее стало следствием совокупности причин. Но главное — желание Москвы (может быть, кстати, и не вполне осознанное, а скорее интуитивное) разрушить колею, в которой оказались отношения России и Запада и которая водит их по одному и тому же замкнутому кругу. Точнее, по спирали, потому что каждый следующий цикл проходит в менее благоприятной атмосфере.

Путин с начала 2000-х не раз пытался разными способами заключить с ведущими странами «большую сделку». Если и не разграничить формально сферы влияния, то определить первоочередные интересы сторон и договориться об их взаимном уважении. Успеха это не имело, на Западе действовала инерция триумфа — если договариваться, то только на наших условиях. Каждая новая попытка, будь то совместная борьба против терроризма, «общие пространства» с ЕС, перезагрузка с США и т.д., вызывала только большее разочарование, раздражение, а потом и озлобление. Отношения зашли в тупик — позитивная повестка дня исчерпалась, взаимное восприятие стало почти исключительно негативным, взаимодействие — вынужденным (как по Афганистану или Сирии).

Тут и случилась Украина, где все накопившиеся проблемы взаимоотношений России и Запада проецировались на вопрос, который Россия по понятным причинам воспринимала как жизненно важный. Обвал украинской государственной модели, вызванный многолетней неспособностью всерьез заниматься национально-государственным строительством и спровоцированный бездарной политикой Виктора Януковича, втянул Россию и Запад в воронку кризиса. Степень внутриукраинской политико-экономической несостоятельности сначала недооценила ни та, ни другая сторона. Внешние игроки повели себя в соответствии с привычным шаблоном, каждый — своим: Запад примерил на Майдан лекала «обычной» «цветной революции», а Россия решила, что достаточно применить твердую власть и все наладится. В итоге трухлявая конструкция рухнула, оставив вакуум легитимности. А диаметрально противоположная картина событий, возникшая в России и на Западе, помноженная на и без того высокую подозрительность и неприязнь, привела к политическому клинчу.

Украина не будет прежней. Государство нуждается в переформатировании, и жесткие действия России призваны продемонстрировать: новый формат должен изначально строиться с учетом ее интересов. Коль скоро страна органически не в состоянии выбрать направление движения и вынуждена ориентироваться на две стороны, лучше это формализовать. Федерализация (или даже конфедерализация), которую в Киеве всегда рассматривали как первый шаг к развалу, сейчас остается едва ли ни единственным шансом на сохранение Украины в нынешних границах. Штаты/кантоны, обладающие широкими правами и сами определяющие свои формы существования при сохранении центральной власти в Киеве, создадут писаные нормы того, о чем на протяжении предыдущих двадцати с лишним лет договаривались кулуарно, на основе неписаных правил. Это позволит разным частям страны ориентироваться на разных внешних партнеров, не разрушая общую государственную ткань.

Подобная договоренность, а для нее понадобится международная конференция, стала бы не просто решением украинского вопроса. Это был бы первый после «холодной войны» пример того, что подобные кризисы могут разрешаться не путем безоговорочной победы одной из сторон и навязывания одной «правды», а за счет договоренности о разделе сфер интересов и образов жизни. Конференция по Украине может стать тем самым «мирным конгрессом», который так и не собрался после «холодной войны». И она наконец закончится.