Михаил Краснов: «В сегодняшнем мире — всё бумеранг»
О различных юридических аспектах российско-украинского конфликта заместитель главного редактора «Новой Газеты» Андрей Липский беседует с известным специалистом по конституционному праву, доктором юридических наук, бывшим помощником президента России по правовым вопросам (1995–1998) Михаилом Красновым
— Российская власть считает, что референдум в Крыму с правовой точки зрения безупречен. Украина считает его неправомочным — прежде всего потому, что он не соответствует украинскому законодательству, позволяющему проводить подобного рода референдумы только в общенациональном масштабе. Международное сообщество также говорит, что референдум нелегитимен, в частности, потому, что проводился на территории Крыма в присутствии вооруженных сил страны, заинтересованной в определенном исходе референдума.
Хотелось бы в этом клубке юридических аргументов разобраться. Причем именно с правовой, а не с политической, морально-этической или какой-то иной позиции.
— Начну с того, что здесь — сплетение совершенно разных событий, явлений и представлений о них, которые четко разложить по полочкам невозможно. К тому же и сами правовые системы — и международно-правовая, и национально-правовая — порой довольно противоречивы. У меня даже образ такой сложился: если бы я сейчас вернулся в Россию из долгой экспедиции с гор или из Арктики, где не было ни радио, ни ТВ, и мне сказали: «Знаешь, а Крым-то теперь российский» — я бы, наверное, поначалу обрадовался. Потому что Крым — это моя юность, я там часто с друзьями отдыхал «дикарем», да еще и с родителями в палатке мы жили под Алуштой. Но зная, как развивались события, радости не испытываю.
Эту историю надо отсчитывать не от даты решения о референдуме, а где-то от конца прошлого года, от Майдана. И тут я должен сказать, что изначально отношение российской власти и, соответственно, российской пропаганды (я не могу это называть журналистикой) к народному сопротивлению, к народному требованию к Януковичу, чтобы он выполнил свои обещания (а он долго обещал ассоциацию с Евросоюзом), было однозначно негативным. Я неслучайно об этом говорю. Что происходило дальше? Если схематично: протест нарастал, потом пролилась кровь, потом было политическое соглашение 21 февраля. Затем Янукович сбежал, и Майдан победил. Но вот что интересно. Когда Путин собрал представителей ведущих каналов, он сказал удивительную вещь: «Я считаю, что это переворот, а мне говорят, что это революция. Но если это революция, то мы имеем дело с новым государством». Это было для меня, мягко говоря, удивительно, потому что ни одна революция не говорит, что создается новое государство. Единственный случай в истории, когда действительно после переворота (потом он был назван революцией) было создано новое государство, — это Октябрь 1917 года. Тогда большевиками был отменен весь нормативно-правовой корпус предшествующего строя, было изменено название государства и было сказано, что новое государство отказывается от всех долгов прежнего государства.
— И от всех прежних международно-правовых обязательств.
— Совершенно верно. Но всего этого не произошло на Украине. Точно так же, как и после нашей революции 1991 года. Хотя, может быть, и стоило тогда заново переучредить наше государство, но это не было сделано. В связи с этим хочу отметить одну ошибку, которую повторили сейчас украинцы. Они не объявили, что произошла революция, а следовательно, и «перерыв в праве» (есть такое понятие), когда создаются временные органы — до соответствующих процедур избрания нового парламента, избрания нового президента, принятия новой конституции и т.д.
— Хочу поспорить. Из старой системы власти осталась Верховная Рада, избранная еще при Януковиче. А спикер Рады по совместительству и.о. президента. Яценюк — премьер, утвержденный этой Радой, а те министры, которые подчиняются и.о. президента (обороны и иностранных дел), — тоже и.о. И все это должно функционировать до президентских выборов, назначенных на 25 мая. Кстати, Рада вернулась также и к прежней парламентско-президентской Конституции 2004 года.
— Понятно, но все это не очень-то соответствует букве украинской Конституции, хоть старой редакции, хоть редакции 2004 года. Когда революция совершилась, уже не надо бояться этого слова.
— А у нас как раз это слово не любят.
— Да, мы все еще советские люди, и для нас слово «революция» остается до сих пор очень страшным и нежелательным. Но на самом деле, то, что происходит на Украине, — это действительно революция. Причем революция не националистическая, хотя, конечно же, ясно всякому, что там националистический элемент тоже силен. Но для меня это прежде всего революция, стремящаяся покончить с остатками советского строя. То, что у нас сейчас, к сожалению, возрождается. В несколько ином обличье, без КПСС, но вся стилистика у нас советская, стереотипы реакций, отношения к внешнему миру, символы — абсолютно советские. Смотрите, во вроде бы демократической России, которая свергла советскую власть в 1991 году, так убиваются по памятникам Ленину, сносимым на Украине! А ведь это не борьба с памятниками, это борьба с символами. А символы имеют огромнейшее значение для отношения людей. Вот приняли гимн сталинский, значит, вектор понятен. А в Украине произошло наоборот, и это у нас взбесило многих.
Что было дальше? А дальше крымские власти почувствовали, что, может быть, настал момент, когда нужно воспользоваться этими событиями и поначалу отвоевать себе больше автономии. Первый-то вариант вопроса референдума был (я по памяти): хотите ли вы вернуться к Конституции 1992 года и расширить автономию? А потом начался боевик: «неизвестные в камуфляже» захватили Верховный Совет.
И тут появляется новый вопрос: надо ли Крыму войти в состав России?
Если укрупнить взгляд, то во всей этой ситуации правого и виноватого найти довольно трудно. И Европейский союз, и Соединенные Штаты, и Украина, и Россия — все апеллируют к юридическим инструментам. Но юридические инструменты — это именно инструменты, и только. А в сознании многих людей (и не только у нас, кстати) юридические инструменты — это и есть право. На самом деле это не совсем так. Потому что право — это не только инструмент. Это еще и самоценность.
Я рассуждаю, конечно, с позиции естественного правопонимания. Есть две крупные школы правопонимания. Условно говоря, позитивистская, где право — это все, что записано буквами в законах. И другое понимание, что юридические нормы, конечно, важны, но до них существует нечто, что ни в коем случае нельзя нарушать, в том числе и права человека. Нельзя произвольно и безнаказанно убивать человека, унижать, любой человек имеет право на свободу, любой человек имеет право на выражение своего мнения и т.д.
Так вот, что меня в нынешней ситуации больше всего огорчает. То, что юридические механизмы используются не для торжества права. Когда сильный, пользуясь слабостью другого, что-то у него отнимает или что-то от него требует — это не есть право. Говорят: «А что, Штатам или НАТО можно, значит, вводить войска или бомбить, как это было в Югославии, Гренаде, Ираке, Ливии?» Согласен, это во многом тоже были проявления «права сильного». Но разве Россия должна доказывать свою силу, подражая таким действиям? К тому же что-то я не припоминаю, чтобы те же США при этом говорили о святости. А у нас нынче все время слышится: «Святая Русь». Но русские святые это понятие понимали не как географическую территорию, а как территорию духовную, святую вовсе не по святости живущих здесь людей, а по святости их идеалов, «светлых порывов», как выразился архиепископ Филипп (Ставицкий). А разве использование слабости ближнего для приобретения новых земель (даже если на них живут в основном «русские люди»), ресурсов, населения — это светлый порыв?
— Хорошо, если мы берем отношения «большого и сильного» с «меньшим и слабым» и смотрим, как первый отнимает территорию у второго в условиях смуты, то все вроде понятно — это нехорошо. Но можно посмотреть на это и через призму отношения другой пары, где «большой» — это Украина, а «малый» — это Крым, который хочет от первого отделиться. Я не уверен, что там за присоединение к России проголосовало столько, сколько нам объявляют, но у меня нет сомнений, что проголосовало большинство. Имеет ли право часть целого сама взять и решить, что она из этого целого выходит?
— Давайте о слабости и силе еще скажу. Что значит «слабый»? Сейчас Украина слаба как государство, как любое государство после революции. Там слабы государственные институты. Такой период слабости был и у нас в самом начале 90-х. И тогда почему бы, например, Японии в то время не оттяпать у нас Сахалин, Курилы? Ведь, в конце концов, могли раздать японские паспорта сахалинцам, курильчанам. Значит, что-то сдерживало их. Впрочем, трудно сказать, что больше — уважение к международному праву или ядерное оружие у Москвы.
Но Крым в Украине — это еще и право национальное, конституционное. Как бы исторически ни смотреть на ситуацию, этот полуостров 60 лет назад стал частью Украины. И это — данность. Она нам, по идее, особенно должна быть близка, учитывая наши собственные трагические события в Чечне. Вон как мы носимся с понятием «суверенитет». И это правильно. Суверенитет — это, в общем-то, тот якорь, который держит страну. Да что там, он удерживает весь мир от «закона джунглей» в международных отношениях. Но тогда и мы должны уважать суверенитет другого государства. Государственный суверенитет в нынешнем понимании предполагает, что существующие границы рушить нельзя, что нельзя вторгаться или просачиваться на территорию другого государства. Конечно, если там не происходит что-то из ряда вон выходящее, например, геноцид. Но геноцид надо подтверждать, нужны неоспоримые факты. А их нет.
— В отличие, кстати, от Косово, на которое у нас ссылаются. Где сначала были очевидные признаки геноцида албанцев со стороны сербской армии, а потом это пошло в обратном направлении, когда так называемая Армия освобождения Косово стала резать сербов. Здесь же, кроме пугалок про «бандеровцев», слава богу, ничего похожего нет.
— То-то и оно. А теперь переходим к праву крымчан на выражение своей воли. Конечно же, право наций на самоопределение — это одно из фундаментальных коллективных прав. И вот тут начинается «но». Есть Декларация ООН 1970 года «О принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом ООН». И там формами самоопределения названы — создание суверенного независимого государства, свобода присоединения к независимому государству или объединение с ним, установление любого другого политического статуса. Однако при этом сказано, что в праве на самоопределение ничто «не должно толковаться как санкционирующее или поощряющее любые действия, которые вели бы к расчленению или частичному или полному нарушению территориальной целостности или политического единства суверенных и независимых государств». И далее: «Каждое государство должно воздерживаться от любых действий, направленных на частичное или полное нарушение национального единства и территориальной целостности любого другого государства или страны».
Так что речь идет не о том, что нельзя выразить свою волю. Речь о том, что при этом надо считаться с государственным суверенитетом и, если совсем невмоготу, пытаться убедить «метрополию» отпустить тебя.
Но есть и другой момент. Проведение референдума в Крыму по ряду обстоятельств нельзя назвать абсолютно свободным волеизъявлением. Имел место фактор массированной пропагандистской обработки, промывания мозгов с помощью СМИ и информационных технологий. Ну и, конечно, прямое присутствие вооруженных лиц другого государства, которое как бы ни скрывали, но всем понятно, что было. К тому же недели за две до референдума Верховный Совет Крыма как высший орган власти уже принял решение о вхождении в состав России. А это разве не фактор давления?
— Каков порядок дальнейших действий после референдума, объявления Крыма независимым государством и признания этой независимости Россией?
— Подписание международного договора между Россией и Крымом о принятии его в состав России. Потом — обращение президента в Конституционный суд о соответствии данного договора Конституции и проверка его конституционности (пока интервью готовилось к печати, это уже произошло. — А.Л.). Далее договор вносится на ратификацию в Госдуму вместе с проектом федерального конституционного закона о принятии нового субъекта, где должно быть указано его наименование, статус и границы, а также положения, устанавливающие сроки, в течение которых новый субъект должен быть интегрирован в экономическую, финансовую, правовую систему России. Ну а потом вносятся изменения в 65-ю статью Конституции, где перечисляются все субъекты Федерации.
— Не может ли повлиять расширение списка субъектов Федерации на другие законодательные основы российского государства? Например, на то, что можно будет в следующий раз избирать президента уже «другого» Российского государства, а значит, еще на два срока подряд?
— В данном случае, конечно же, нет. Характер государства не изменяется ни от расширения состава субъектов, ни от их уменьшения. У нас было 89 субъектов, потом, после слияний, стало 83, теперь будет 84 или 85 (если Севастополь войдет отдельным субъектом). Но я понимаю, откуда эти опасения: когда говорили о Союзе России и Белоруссии, возникал вопрос, не будет ли это новым государством. В принципе, такая проблема могла бы возникнуть, если бы вместо России появилось государство под названием, ну, скажем, «Союз России и Крыма». Тогда — да, менялась бы федеральная власть, ее структура. Здесь же они не меняются. Так что эти подозрения можно спокойно отбросить.
— Присоединение Крыма фактически нарушает положения Будапештских соглашений о гарантиях безопасности Украине в обмен на ее отказ от ядерного оружия. Это, в свою очередь, тянет за собой подрыв Договора о нераспространении ядерного оружия. Россия фактически идет на сознательное нарушение положений международного права. И кого мы таким образом наказываем? Мы ведь тоже субъекты и объекты международного права. А значит, и себя подвергаем в перспективе многим опасностям, ослабляя свою безопасность и правовую защищенность?
— Конечно, нарушается международное право, в том числе эти договоренности, и главное, фундаментальный принцип международного права — pacta sunt servanda (договоры должны соблюдаться). В сегодняшнем мире всё — бумеранг. А потому напрасно мы так радуемся. Те же аргументы, которыми наша власть и пропаганда сегодня пользуются, неизбежно когда-нибудь ударят по России.
