Федор Лукьянов: Возвращение на развилку 1989-го
Четверть века назад, 6 апреля 1989 года, правительство коммунистической Польши и лидеры «Солидарности» подписали историческое соглашение. Деятельность профсоюза была официально разрешена, а на начало июня назначили первые многопартийные выборы, которые потом «Солидарность» и выиграла. Эта договоренность открыла путь радикальному изменению политического ландшафта Восточной Европы, что привело к окончанию «холодной войны» и идеологического раздела мира.
Несколькими днями спустя, 15 апреля, в Китае произошло событие, тоже ставшее рубежным, хотя в тот день мало кто мог это предположить. Смерть бывшего генсека ЦК КПК Ху Яобана, находившегося в последние два года жизни в опале за либеральные перегибы, спровоцировала массовые выступления студентов и сторонников смены курса.
Через неполные два месяца, ровно в те же дни, когда Польша повернула от социализма, проголосовав за кандидатов «Солидарности», руководство КНР приказало разогнать протестующих с применением военной силы.
К этому моменту площадь Тяньаньмэнь превратилась, говоря современными терминами, в Майдан с хорошо эшелонированной противотанковой обороной. Разгром ее обошелся в сотни жертв и стал для Китая потрясением, последствия которого сказываются и поныне.
К хронике того времени невозможно не вернуться сегодня, когда мир вновь столкнулся с необходимостью переосмысления собственного устройства, а под вопросом именно то, что, как казалось, точно определилось 25 лет назад. Не случайно знаменитая статья Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории», ставшая идеологическим знаменем перемен конца ХХ века, опубликована в журнале National Interest летом 1989 года, как раз после мирной трансформации в Польше и насильственного прекращения «пекинской весны». Эти события обозначили развилку, от которой представления о том, как обеспечивать общественный прогресс, двинулись по разным траекториям. Две «народные республики», польская и китайская, продемонстрировали два пути.
В СССР 1989 год был, наверное, зенитом социального оптимизма и светлых надежд. Ничто не предвещало скорого краха. Михаил Горбачев был уже кумиром всего «прогрессивного человечества», но еще не начал превращаться в объект яростной критики у себя на родине. Его поддерживали реформаторы, поверившие в перестройку и гласность, консерваторы же, не будучи в восторге от происходящего, пока надеялись, что генсек крепко держит штурвал и не допустит неуправляемых процессов.
При этом Советский Союз оставался бесспорной сверхдержавой, воля которой имела первоочередное значение для всего происходившего на глобальной сцене. Экономический кризис еще не был столь очевидным, как, например, в следующем, 1990-м, как не проявлялся явно и внутриполитический раздрай, который начал стремительно подрывать внешнеполитические позиции через несколько месяцев.
В декабре 1989 года состоялась советско-американская встреча в верхах на Мальте, знаменовавшая новую эру. Многие считают, что это был последний саммит равных партнеров, а принципиальное согласие Москвы на отказ от вмешательства в процессы Восточной Европы и объединение Германии предопределило дальнейшую утрату инициативы и стратегическое отступление.
Сегодня миром правят политики, кругозор и мировоззрение которых формировались тогда. Возьмем трех самых могущественных лидеров по версии журнала Forbes.
Владимир Путин возглавлял в 1989 году Дом дружбы СССР — ГДР в Дрездене.
Понятно, что офицер советской разведки самым пристальным образом следил за развитием событий в Восточной Германии. Она на глазах превращалась из незыблемого форпоста социализма (в начале 1989-го Эрих Хоннекер торжественно заявил, что Стена простоит еще сто лет) в расползающуюся ткань. Находясь в ту пору в ГДР, Путин стал свидетелем, наверное, самого крупного и уж точно самого наглядного геополитического сдвига второй половины ХХ века. И сдвига не в «нужном» направлении — во всяком случае, с точки зрения ведомства, в котором служил будущий президент России.
Барак Обама в 1989 году учился в престижной школе права Гарвардского университета и был одним из наиболее ярких, подающих надежды студентов.
Годом позже он стал первым за всю историю редактором-афроамериканцем университетского издания Harvard Law Review. Тогда Америка еще даже не могла представить масштаба победы, которую она одержит в скором будущем, превратившись в мирового гегемона. Но радостное ощущение перемен, завершения ядерного противостояния и торжества идей «свободного мира» распространялось среди американской элиты.
Си Цзиньпин в 1989 году служил секретарем комитета КПК округа Ниндэ провинции Фуцзянь, которая расположена на юге Китая, служившем локомотивом реформ Дэн Сяопина.
Трагедия на площади Тяньаньмэнь повергла страну в шок не только из-за многочисленных жертв, но и потому, что поставила под сомнение его преобразования. Многие из их сторонников опасались, что консервативные силы воспользуются потрясением, чтобы убедить руководство партии повернуть к социализму маоистского образца. Тем более что Дэн Сяопин, взявший на себя ответственность за разгон протестов, начал уходить с высших постов, окончательно передав власть следующему поколению в 1992 году. До этого, однако, он все-таки добился того, что неизменность реформ стала основой курса КПК. Во многом этому способствовал распад СССР.
Печальная судьба перестройки убедила китайскую верхушку в том, что, во-первых, власть надо держать крепко и не рисковать с экспериментами, во-вторых, преобразования нужно осуществлять вовремя, а не тогда, когда все начинает рушиться.
Опыт 25-летней давности во многом определяет сегодняшние реакции и действия.
Барак Обама — пример фантастического личного успеха в стране, которая все это время чувствовала себя вершителем судеб мира. Он действительно совсем не человек «холодной войны», представитель другого мышления, о чем говорили с самого начала, когда он только выдвинулся в президенты. Но он глава государства, которое занимает свое нынешнее место в мире благодаря тому, что оно победило в «холодной войне», и поэтому он не может допустить пересмотра ее итогов.
А российская политика последних недель рассматривается в США именно как посягательство на миропорядок образца 1989–1991 годов. Поэтому хочет того Обама или нет, противодействие Москве будет нарастать.
Си Цзиньпин — олицетворение все той же дилеммы, с которой китайское руководство сталкивалось четверть века назад: где баланс, золотая середина, которая позволит пройти по линии между стабильностью и развитием. Но если тогда это была дилемма национального уровня, то теперь она приобрела глобальный масштаб. Китай вырос настолько, что уже не может (да и не хочет) уклоняться от участия в большой мировой политике. Но и риски от полноценного вовлечения крайне высоки, поскольку Пекин совсем не уверен в собственной стопроцентной устойчивости. И он будет изо всех сил пытаться не соскользнуть с тонкой грани, хотя делать это все труднее.
Владимир Путин не случайно постоянно возвращается в своих высказываниях к упадку и распаду СССР. Это был поворотный момент и его биографии, и отечественной истории, и мирового развития.
Четверть века спустя выясняется, что Россия (а метания политического руководства адекватно отражают смутную ситуацию в обществе) так и не нашла твердую почву, самоидентификацию, которая, переварив потрясения рубежа восьмидесятых и девяностых, составила бы фундамент будущего. Отчасти по внешним причинам, поскольку и весь мир остается в переходном, непонятном состоянии, которое не способствует выходу на торную дорогу прогресса. Но прежде всего по внутренним — потому что решение текущих проблем, зачастую исходя из частных, а отнюдь не национальных интересов, все эти годы и составляло смысл политики.
Отсюда и стремление отмотать назад, переиграть неудачную партию, вернуться к развилке, на которой, как кажется теперь, был сделан неверный выбор.
На деле, правда, никакого выбора не делали — ни польского, ни китайского, ни какого-либо иного.
Страна гораздо больше следовала за обстоятельствами, чем диктовала их, как внутри, так и вовне. Последние события вроде бы свидетельствуют о переходе к другой линии, гораздо более наступательной. Допустим, это так. Но если «гранд-дизайн» заключается в возвращении к чему-то утраченному, в утолении болей, связанных с травмами 25-летней давности, то есть риск в результате их только усугубить. Будущее не найдется в прошлом.
