Георгий Бовт: На пути к Цусиме
Внешнее влияние на Россию — хорошо это или плохо? Сама постановка такого вопроса в нынешних политических условиях для многих выглядит подозрительной. Внешнее влияние — это сродни подрывной деятельности. В массовом сознании закреплены стереотипы про козни Госдепа, «цветные революции», осажденную крепость в кольце врагов и якобы необоримое желание супостатов захватить наши нефть, газ, черноземы, поля и леса, заповедные реки и озера. Или напечатать долларов, чтобы скупить наши бесценные активы (такое нынче даже и академики президенту пишут, не то что тетки безграмотные об этом судачат).
Обывателя приучают, что вовне ничего хорошего быть не может, кроме разве каких полезных технологий, которые можно купить, а лучше украсть, чтобы тем укрепить свою независимость от внешнего враждебного мира. Происхождение таких предрассудков в России объяснимо исторически — татарские и прочие кочевничьи набеги, бесчисленные интервенции на земли, географически не защищенные ни горами, ни морями. Однако всякий раз, когда речь заходила о модернизации, то происходила она в России неизменно за счет заимствований, то есть в конечном итоге иностранного влияния. Как это ни противно.
Впрочем, это не уникальная русская черта: отношение правителей к «внешнему влиянию» во многих странах становилось тестом на способность и готовность к прогрессу. Тогда как в состоянии изоляции, закрытости, заведомой враждебности ко всему «иноземному», как ни странно, не преуспела ни одна держава. Зато сгинули многие.
Когда в Европе было изобретено (в 1440 году, Гуттенбергом) и внедрено в промышленных масштабах книгопечатание, то хватило двух-трех десятков лет, чтобы оно распространилось по западной части континента повсеместно, а менее чем через век достигло и Восточной Европы, положив начало книгопечатанию на кириллице. Тем временем турецкий султан Баязид II в 1485 году заподозрил в том распространение чуждой исламу заразы, запретив мусульманам печатать книги. Запрет продержался до 1727 года, когда уже Ахмед III повелел, «дабы в этот счастливый день с этой западной техники была снята вуаль, словно с невесты, и пусть ее никогда более на нее не наденут». Правда, разрешение было обставлено множеством ограничений. А то как бы чего не вышло с религиозными книгами (разумеется, печатали только их). Потому книг издавали ничтожно мало — не более двух десятков до конца века — подвергая тщательной цензуре. В результате к началу ХIХ века грамотных в Турецкой империи насчитывалось не более 3% по сравнению с 40% (среди женщин) и 60% (среди мужчин) в Англии и еще более высоким процентом в Германии и Голландии. Так одним указом турки задержали приход массовой грамотности на три века.
Примечательно, что в России, вернее в Московии, книгопечатание завели с подачи «прогрессивного реформатора» при молодом Иване Грозном, который тогда, до сумасбродства опричнины, был очень даже вменяем, — митрополита Макария. На мысль эту их, возможно, натолкнул в 1552 году датский король Христиан III, написавший Ивану Васильевичу письмо с предложением принять лютеранство и разрешить подданному короля Гансу Миссенгейму напечатать Библию и еще пару книг. Царь пошел своим путем, лютеранство не принял, но в книгах увидел средство контрпропаганды против прозелитистов-католиков, поручив создать первую в Москве типографию Ивану Федорову (учившемуся, впрочем, своему ремеслу как раз у датчан). Напечатав «Апостол» и «Часовник», он с соратником Петром Мстиславцем, однако, скоро сбежал во враждебную Литву. В ХVII веке, за отдельными исключениями, в России печатали в основном церковные книги. Зародившееся еще при том же Грозном широко распространенное убеждение, что книгопечатание в нашей стране и просвещение народа — дело вредное, способствующее распространению еретических идей (даже азбука считалась ересью) не выветрилось еще минимум лет двести. Ни о какой массовой грамотности в России XVI—XVII веков и речи не было. Лишь Петр I в 1700 году, предоставив сначала монополию амстердамскому купцу Янну Тессингу, поставил светское книгопечатание на промышленную основу. А грамота добралась до народных масс, позволив догнать тогдашнюю Португалию (с уровнем 20%), уже в ХIХ веке.
В петровские времена, как известно, вопрос о вредоносности и тлетворности западного влияния на наше многострадальное отечество на государственном уровне вообще не ставился.
Царь, волей истории (могла ведь и Софья на трон взойти), утвердил на несколько веков вперед для страны принцип догоняющего развития (на основе заимствования извне), модернизации сверху, проводимой под давлением сугубо внешних обстоятельств (Северная война). Модель воспроизводилась затем не раз. Столыпинские реформы стали ответом на поражение в войне с Японией и революцию 1905 года. Сталинская индустриализация была подготовкой к мировой войне за победу царства коммунизма во всемирном масштабе. Для ее проведения были приглашены тысячи иностранных инженеров, на последние деньги закупались иностранные технологии. Импульс технологическому (последнему столь значимому) рывку СССР в 50—60-е годы дала холодная война. Рейгановские планы «звездных войн» так сильно напугали андроповское престарелое политбюро, что оно задергалось и согласилось на Горбачева, со всеми вытекшими отсюда последствиями.
И в Европах было полно своих ретроградов. Многие из них успешно боролись с тлетворным влиянием извне, триумфально ведя страну к зияющим высотам деградации и застоя.
Так, любимым ответом императрицы Священной Римской империи Марии-Терезии на рассуждения о надобности улучшить работу государственных институтов был такой: «Оставьте все как есть». Живи австрийская имперарица теперь, ей впору было бы презентовать Россию на нынешнем Давосском форуме. Чуть позже, когда английский социалист-утопист Роберт Оуэн пытался убедить министра иностранных дел той же империи Меттерниха — мол, воспримите же хоть какие-то реформы во благо облегчения участи бедных людей, то услышал в ответ от одного из его помощников: «Мы совершенно не хотим, чтобы народные массы стали преуспевать и почувствовали бы свою независимость. Иначе как же мы будем ими править». Император Франц I противился созданию в городах фабрик и заводов, ибо они приведут к концентрации рабочих, распространению среди них вредных идей — и подрыву абсолютизма. Запретив в 1802 году строительство новых фабрик в Вене, он дополнил его запретом на внедрение новой техники и технологий вообще. По той же логике император не разрешал строительство в империи железных дорог: «Нет, нет, я ничего не собираюсь делать для того, чтобы революция проникла в мою страну». В смысле — по этим самым железным дорогам. Первая ветка, соединившая Линц с Богемией, работала на конной тяге до 1860 года, поскольку ее маршрут был проложен под такими уклонами и углами, которые сознательно сделали невозможным применение паровозов.
Любопытно, что той же логикой (защиты от внешней заразы) руководствовались и в России, сознательно выбрав «испанскую колею» — дабы из сопредельных стран к нам не прорвался ни один паровоз. До сих пор меняем колесные пары, теряя деньги и время, на западных границах.
Австро-Венгрия на протяжении ХIХ века оставалась на обочине промышленной революции. Такой же была и Россия до 80—90-х годов. Идейно близкий императору Францу, соратник по противодействию тогдашним «оранжевым революциям» Николай I все свое правление посвятил борьбе с проникновением заразы вольнодумства из Европы, выполнив клятву, данную великому князю Михаилу в письме 1825 года, как раз после подавления восстания начитавшихся французских книг и наглядевшихся Европы в военных походах декабристов: «Революция стоит на пороге России, но она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока милостью Божией я буду императором». Николай создал идеальное для своего времени полицейское государство. Всякая оппозиция внутри страны была подавлена лживыми славословиями и графом Бенкендорфом, а то, что говорили о положении в России иностранные наблюдатели, объявлялось злонамеренной клеветой. Сразу после смерти Николая оказалось, что созданная им вертикаль власти насквозь гнилая.
По совету Николаю его могущественного министра финансов графа Егора Канкрина император запретил проведение в стране набиравших было популярность промышленных выставок, опасаясь, что с новыми технологиями и ростом рабочего класса в страну придет и смута. А губернатор Москвы Закревский, по следам европейских революций 1848 года, в докладной записке советовал царю ограничить в Москве строительство новых фабрик — ткацких, шерстяных и металлургических, всяких. Мол, не надо нам в Москве этого аналога нынешнего «креативного класса». Будь он у власти в Москве сейчас, Закревский наверняка бы сносил и запрещал всякие киоски и гнобил бы малый и средний бизнес. Разве что применяя уже новые способы запрещения и давления.
Еще более любопытно обоснование того же Канкрина, выступавшего противником строительства в России новых железных дорог, помимо существовавшей на тот момент ветки из Петербурга в Царское Село (лишь в 1851 году построили Николаевскую железную дорогу из Москвы в Питер).
По его словам, железные дороги «поощряют ненужные путешествия из одного места в другое». Наверное, Канкрин сегодня мог бы выступить соавтором закона об ужесточении прописки/регистрации. Чтобы не путешествовали бесцельно. Лишь катастрофа Крымской войны, показавшей неспособность быстро перебрасывать войска на фронт, привела к пересмотру политики в сфере железнодорожного строительства.
Государству потребовалась сильная оплеуха от Европы, чтобы запустить серию системных реформ, в том числе освобождение крестьян от крепостничества, судебную реформу, реформу армии, просвещения и т. д.
Па аналогии с железными дорогами уже в ХХ веке наше государство подозрительно относилось ко всем пришедшим извне, как сейчас сказали бы, гаджетам: опечатывало и жестко контролировало печатные машинки, затем принтеры и ксероксы, затем мобильные и спутниковые телефоны, компьютеры и устройства GPS — ни одно из этих устройств не было сразу же разрешено к свободному использованию, все прошли через надуманные (политически мотивированные) запреты.
Канонический же пример борьбы с внешним влиянием принадлежит, пожалуй, Китаю. В 1368 году первый император династии Мин Чжу Юанчжан из опасений, что мореплавание может привести к политической дестабилизации, ограничил международную торговлю. Она была разрешена только в случаях, когда была организована государством в целях обмена дарами. Запрет на морскую торговлю сохранялся до 1567 года. До 1683 года каботажное мореплавание не допускалось вдоль всего берега страны. Российским аналогом тому, пожалуй, можно считать советское изобретение так называемых пограничных зон, изъятых из хозяйственного, туристического и пр. оборота, охватывавших огромные пространства. Такие зоны в последние годы опять принялись расширять. Потому что кругом же враги…
ХХ век Китай, одна из прогрессивнейших и развитых стран раннего Средневековья, встретил отсталым захолустьем, попавшим в унизительную колониальную зависимость. При том, что именно китайцы изобрели морской парус.
Разумеется, сегодня в том, как наши или иные правители борются с «дурным» внешним влиянием, трудно найти прямые аналогии с прошлым. Однако сама эта характерная ментальность враждебной самоизоляции все отчетливее просматривается в сегодняшней России. Идет ли речь о множественных попытках ограничить интернет (аналог книгопечатания) или НКО. Или о барьерах на пути внедрения иноземных корпоративных практик, правовых норм и обычаев правоприменения. Или об отношении к бизнесу как к некоей потенциально подозрительной и «классово чуждой» субстанции, которая в силу своей экономической независимости может оказаться недостаточно подобострастно лояльной. Манеры громить ларьки и щучить коммерсантов в той же Москве, да не только в Москве — в сущности те же, что при Закревском. Неизбывно неприятие властями «излишних» свобод и прав простых граждан, они видятся ими синонимичными перениманию плебсом всяких «оранжевых» подрывных идей. Симптоматичны и бредовые нынешние законодательные инициативы вроде запрета «американизмов» в русском языке или «пропаганды гомосексуализма» (для нынешних «бояр» в последнем случае речь идет не столько о сексуальных сношениях, сколько о проявлении иноземной ереси). В том же антисиротском законе куда больше подсознательной вражды к Америке, нежели рационального смысла в части ей действенно насолить. Множественными стараниями дорвавшихся до кнопок голосования политиков насаждается обстановка легкого мракобесия. Им сегодня ментально ближе эпоха Павла Первого, строившего свою властную вертикаль в том числе на самых идиотских запретах вроде запрета читать французские книги (аналог тогдашнего «Госдепа») или дворянам ездить за границу (аналог «иметь там активы»), или таких же идиотских предписаниях, нежели даже Екатерины Великой, допускавшей отдельные осторожные заимствования у просветителей. Но одновременно насаждается и отсталость, косность, невежество, отнюдь не просвещенное охранительство.
Все это верной дорогой ведет страну к новой Крымской войне или к новой Цусиме. Если не в буквальном смысле этого слова, то в экономике, в технологиях (в виде тех же реанимированных «звездных войн», к примеру) — уж точно.
И без такой очередной встряски, полученной опять извне, похоже, они там наверху не одумаются и поведения своего не изменят. Или есть другие варианты?
