Константин Косачев: Сверхкультура сильнее танков
Термин «умной силы» уже становится брендом, торговой маркой администрации Обамы.
В моем представлении идеи и образы – это в каком-то смысле сопутствующие друг другу, но далеко не идентичные понятия, такими же сопутствующими и тоже не идентичными предстают деньги и оружие.
Так вот о силе оружия и денег.
Из мыслителей современности, размышляющих о том, что представляют собой в 21-м веке мягкая и жесткая сила, а также их соотношение, я хотел бы сослаться на американскую школу мысли, где тот же Джозеф Най, один из идеологов понятия мягкой силы, в последние годы все чаще применяет другое определение – умная сила. Подразумевая под этим правильное, адекватное сочетание факторов мягкой и жесткой сил.
Этот термин умной силы уже становится брендом, торговой маркой администрации Обамы.
Вторая ссылка на Китай. Мысль принадлежит руководителю Института международных проблем университета Цинхуа Яню Сюэтуну. Он считает, что сочетание жесткой и мягкой силы является не суммой, а произведением двух факторов. И если один из них не представлен, то совокупная мощь государства тоже оказывается либо равной нулю, либо к нему стремится. Это очень важная констатация, поскольку при таком прочтении ставка на жесткую силу– будь то вооружение, санкции, экономический шантаж или другие известные методы, при негативном имидже страны они оказываются не просто не эффективными, но и в конечном итоге действуют против обладателя этой жесткой силы. Потому что его не только начинают бояться, но и перестают уважать.
Теперь спустимся на российскую почву. Это я вычитал у писателя Андрея Столярова, заметившего, что соперничество мировых религий, сменившееся в ХХ веке соперничеством идеологий, в нынешнем столетии начинает перерастать в соперничество мировых сверхкультур.
Обратите внимание на то, что нынешняя реидеологизация международных отношений, возвращение в эти отношения, в общем-то, идеологии (экспорт демократии, оживление ислама и т.д.) – это не столько чистая конкуренция идеологий в традиции ХХ века, сколько производная от спора культур и цивилизаций, то есть конкуренция национальных идентичностей в многополярном мире.
Скорее всего сегодня речь о состязании образов, проекций культур, нежели о соперничестве идей как таковых. Это уже идея оказывается продолжением образа. Имидж успешного государства или группы государств оказывается аргументом в пользу состоятельности ценностей этой страны. И в этом смысле регионализация международных отношений, региональная интеграция, смещение центра глобального развития в сторону Азии, новое самосознание стран исламского мира, процессы в Латинской Америке – все это подтверждает, что формирование центров силы идет уже не по идеологическим, а по регионально-цивилизационным критериям, где играют роль этносы, культуры и, разумеется, религии.
С точки зрения силы идей и образов сегодня уже недостаточно быть, попросту говоря, красивым. Нужно быть еще и полезным. То есть фактором привлекательности становится умение государства вносить вклад в решение общих глобальных или региональных проблем, связанных с достижением общих целей.
Кроме того, имидж и привлекательность государств, все в меньшей степени могут сравниваться по какой-то единой или единственной шкале, как это происходило в прошлом веке и как это еще предлагают делать сейчас.
Казалось бы, такой идеальный критерий как благополучие граждан, реализация их прав и свобод, ВВП на душу населения, социальная система, демократические институты – все это создает привлекательность тем странам, которые эту задачу решили. Но этот набор не всегда может служить моделью для подражания тем, кто этих задач еще не решил. Другими словами, утверждая, что у вас в стране замечательная жизнь, вы скорее стимулируете прилив миграции к вам, нежели желание вам подражать. Но помогая другим решать их домашние проблемы в их доме, вы тем самым создаете союзников, то есть влияете на выбор других стран и народов, а не на выбор отдельных людей, которые переезжают из страны в страну. Другими словами, то, что предлагают миру преуспевшие государства, напоминает известную фразу Марии-Антуанетты: «Если у них нет хлеба– пусть едят пирожные». Однако, по Сэмюэлу Хантингтону, бедность – это одно из главных препятствий демократического развития.
Дело в том, что технологии по преодолению бедности никто не экспортирует, поскольку конкуренты никому не нужны. И «азиатские драконы», которые пришли, в конечно итоге, к совершенно нормальным, на мой взгляд, политическим системам, многого добились, сделав ставку на экономический рывок, а не на экспорт или импорт ценностей, который вряд ли привел бы их к такому же положительному результату.
Если говорить об уникальной истории Европы, самого успешного континента или части света, то цивилизационный отрыв, длительная эксплуатация колоний, преимущества от известных мировых диспропорций в финансах, ресурсах, доминирование в мировых СМИ – весь этот опыт, на мой взгляд, просто взять и начать экспортировать в далекие слабые страны – просто невозможно. Если бы от такого копирования был быстрый эффект, его бы уже давно применяли повсюду.
Любопытно то, что абитуриенты– те, кто пытается присоединиться к объединенной Европе, в первую очередь перенимают не ценности и институты, а стремятся обрести членство в Евросоюзе, то есть приобщиться не идейно, а организационно. И в конечном итоге – материально, финансово, социально.
Россию сегодня по многим показателям дискриминируют и дискредитируют. Думаю, не потому, что наша страна столь уж плохо устроена изнутри. Стран с не идеальными системами в мире вполне достаточно. И тот же Китай, и та же Саудовская Аравия. Просто Россия предлагает альтернативные модели развития. А суть этих проектов состоит не в том, чтобы предлагать или навязывать партнерам «Делай, как я» или «Будь, как я». По-российски – это «Делай со мной». Речь не о далеких идеалах, а о реалистичной модели решения. Мы хотим давать партнерам не рыбу, но удочку.
