Россия в глобальной политике

К.И.Косачев

На примере Грузии вовне передается идея о том, что самостоятельность и независимость во внешней (и даже во внутренней) политике вторичны по сравнению с геополитической (в пиар-интерпретации: «ценностной») ориентацией. Найти правильную опору важнее формальной независимости.

Смена власти в Грузии стала реальностью, и, разумеется, нам всем интересно, как это скажется на российско-грузинском диалоге. Причем негативно сказаться, похоже, не может, поскольку хуже уже некуда. Значит, в будущее можно смотреть с осторожным оптимизмом. Но не более. Ибо, во-первых, мечта — будь она грузинская, или любая другая — это все же мечта, а не план действий. Есть обещания, есть и ожидания — и в России, и в грузинском народе, коль скоро он сам захотел перемен, но реальность далеко не всегда соответствует и обещаниям, и ожиданиям.

Даже самые решительные и неординарные политики далеко не всегда свободны в своем выборе, и им порой приходится действовать в довольно узком коридоре возможностей, который задает само общество. Нередко это приводит в тупик, когда ни одна из сторон международного или межнационального конфликта не в состоянии сдвинуться со своей позиции без риска потерять поддержку у себя дома.

Самая острая российско-грузинская тема — независимость Южной Осетии и Абхазии, признанная одной стороной и не признанная другой, — нерешаема в нынешней системе координат. Как ни один грузинский политик не может сегодня отойти от генеральной линии в этом вопросе, не совершив акта политического самоубийства, так и в России отказываться от признания новых государств никто в здравом уме не будет. Это в какой-то мере издержки демократии: действовать без оглядки на общественное мнение невозможно ни в Грузии, ни в России.

Однако к настоящему моменту, похоже, наступил определенный перегрев, люди в Грузии захотели сдвигов и в этом вопросе. Когда позиции невозможно согласовать, единственное пространство для маневра — попытаться вынести тупиковую тему за скобки и налаживать прочие отношения. Для Михаила Саакашвили это было заведомо неприемлемым, поскольку саму вражду с Россией он превратил в средство консолидации нации и инструмент поддержки (как внутренней, так и внешней) самого себя. Без постоянного рефрена об «угрозе со стороны коварного северного соседа», который спит и видит, как задушить молодую грузинскую демократию, представить себе его политику невозможно, а потому объективно недостижима и нормализация отношений с Россией на подобном идеологическом фоне.

А потому появление у руля соседнего государства, уже послужившего источником серьезных проблем во взрывоопасном кавказском регионе, новых сил, по крайней мере, декларирующих желание перемен, может только радовать. Понятно, что принципиальные установки — отказ от признания двух республик и курс на Евро-Атлантику — вряд ли претерпят существенные изменения, но нюансы возможны.

Сейчас, во-первых, важна смена «рулевых» в Тбилиси как таковая, так как она дает шансы на определенную «перезагрузку» уже исходя из самого наличия новых, неотягощенных прошлым, персоналий. И, во-вторых, объективно вероятна некоторая «деистеризация» темы России во внутригрузинских политических реалиях. Под усиленно разжигаемые в Грузии эмоции вокруг конфликта с Россией властям во многом удалось осуществить планомерное выдавливание всего положительного, что могло быть связано с нашей страной, с ее культурой, с русским языком из общественной жизни и практического обихода. Омоложение корпуса управленцев оборачивается выводом из активной политики тех, кто лично помнил сосуществование в рамках единого государства с Россией и русскими — со всеми минусами, но и с очевидными плюсами, которые диссонируют с мрачными мифами нынешней антироссийской пропаганды.

Однако полностью устраниться ни от советского прошлого, ни от соседского настоящего невозможно. Ставка на «вечную войну», хотя и продемонстрировала эффективность на конкретном историческом отрезке, похоже, не оправдывает себя на более дальней дистанции. Из тупика по абхазской и югоосетинской темам, который возник не сейчас и даже не в 2008 году, очевидно, нет простых выходов. Напротив: попытка решить проблему в режиме блиц (тем более — блицкриг) приводит лишь к откату на еще более безнадежные позиции.

Подвижки могут, наверное, произойти, когда ситуация будет переведена в исходное состояние — к грузино-абхазским и грузино-югоосетинским форматам, а не к грузино-российскому, как его исключительно подают сегодня. Это добавляет Грузии пропагандистских «вистов» в США и в Европе — тема «маленькой Грузии против большой России» там с удовольствием вытеснила тему «большой Грузии против маленькой Южной Осетии», каковой она объективно являлась, в частности, утром 08.08.08. Но это не приближает решение проблемы (если ее действительно хотят решать, а не использовать сам факт ее остроты совсем в других целях).

Сегодня в Грузии есть определенный общественный запрос на перемены, в том числе, и в отношениях с Россией. Похоже, что это запрос и простых людей, и интеллектуального класса. Бидзина Иванишвили уловил этот импульс, сделал ставку в том числе и на него и выиграл. Возможно, эта идея отвечает и его собственным глубинным убеждениям, но судить нужно не по словам, а по делам.

Анализ послевыборной ситуации в Грузии и возможных вариантов развития отношений с Россией невозможен без анализа того проекта, который реализовывался командой Саакашвили. Ибо вероятные (но отнюдь не неизбежные) кардинальные перемены, инициируемые новыми лицами, будут отчетливо видны именно на фоне труда предшественников.

Чужая мягкая сила

Феномен Грузии, которая привлекала к себе куда больше внимания, чем могла бы рассчитывать любая другая страна аналогичного калибра, предстоит спокойно осмыслить, что называется — без гнева и пристрастия. При всем, очень мягко говоря, неоднозначном отношении к вождю «революции роз» и его соратникам нельзя не признать наличие у них четкого представления о том, какой они хотели видеть Грузию и главное — какой они хотели бы, чтобы ее видели другие. Контраст между транслируемым вовне образом и реальностью в грузинском случае, пожалуй, является наиболее разительным. И связано это с тем, что адресаты усилий правительства находятся преимущественно за пределами, а не внутри страны.

Грузия в понимании ее лидеров и идеологов должна была решительно порвать с советской ментальностью, которую с таким трудом изживают все без исключения экс-советские республики, стать квинтэссенцией западной либеральной «мягкой силы», показательной моделью ее удачного воплощения в одной отдельно взятой стране для дальнейшего тиражирования на всем пространстве. Собственно, эта самая «модельность», «образцовость» стала своего рода идефикс Тбилиси при Саакашвили, который скрупулезно фиксировал и раздувал каждый случай в бывшем СССР (и даже за его пределами), когда опыт грузинских преобразований кто-то ставит в пример своим властям. (Даже из поражения на выборах проигравшие по привычке стараются извлечь максимальный пропагандистский эффект, педалируя сам факт мирной передачи власти как очередную победу грузинской демократии, построенной ими же). Всякий успех — реальный или виртуальный — подается в обязательном пропагандистском обрамлении по классическим лекалам американской рекламы, вроде «магазинов на диване». «Я купила этот чудо-прибор, и моя жизнь в корне изменилась!» — «Мы выбрали свободу, и свершилось невероятное !». Со столь же обязательным рефреном про то, как отдельных соседей этот выбор свободной Грузии очень злит, а потому они хотят чудодейственные ценности у грузинского народа отнять и т.п.

Возникло устойчивое ощущение дежавю первых лет советской власти, энтузиазма творцов нового строя: каждое достижение рассматривалось как удар по внешнему врагу (или скрытому внутреннему — «иностранным шпионам и наймитам»), все это зижделось на непоколебимом убеждении, что где-то «корчатся в бессильной злобе» недруги новой власти и народа.

Однако сам энтузиазм, с которым «образец для подражания» раскручивался грузинским руководством при энергичной поддержке США и европейских стран, наводит на мысль, что в этом и заключалось главное содержание грузинского проекта как еще одного средства чужой «мягкой силы».

На деле успехи Грузии — где они существуют, а не являются плодом пропаганды — можно и нужно воспринимать с удовлетворением и со спокойным оптимизмом. Во-первых, потому что отрадно, когда у близкого нам (несмотря на политические проблемы) народа что-то меняется в лучшую сторону. Но не в последнюю очередь и в надежде на то, что нации, успешные во внутренних делах, меньше подвержены националистическому угару и вследствие этого меньше воюют. Создание на основе экономического и социального успеха реальных демократических институтов и независимых СМИ могло бы послужить определенной гарантией политического плюрализма и недопущения авантюрных выходок на высшем уровне.

После 2003 г. Тбилиси действительно использовал свой шанс, поскольку самый богатый и сильный полюс мира заинтересован в успехе маленькой Грузии и вербовке новых «клиентов» на ее примере. Она получила уникальную возможность стать эталоном, витриной благотворности «правильного» геополитического выбора. Это, естественно, подается как выбор ценностный, но практика (стремление в НАТО, участие в военных операциях Запада, противопоставление себя — в составе Запада — России и ее интеграционным проектам, пропагандистская деятельность на постсоветском пространстве) никаких сомнений на сей счет не оставляет.

Принципиально новаторского в грузинской модели на самом деле немного — разве что сами методы ее реализации по инструкциям и под строгим контролем «старших товарищей». Как писал недавно французский комментатор, посетивший Грузию, «“мишисты ” не обладают полной свободой действий. Эти прилежные ученики Запада находятся под его постоянным присмотром, так как займы и помощь для развития выделяются только при условии демократических подвижек». «Парниковые» условия воплощения проекта в жизнь, небольшой размер «экспериментального полигона», мощная поддержка при полной зависимости руководителей от внешнего «управляющего», в свою очередь, не имеющего права на провал своей затеи, позволили достичь результата, не только заметного внутри страны, но и годного для рекламы вовне.

Независимость вторична?

Реальная пригодность именно этого опыта для копирования сомнительна, учитывая особые исходные условия — вряд ли их можно воссоздать везде. На Украине не получилось — слишком велика, да и «себе на уме». Но для рекламного проекта это и не существенно — важнее, чтобы о нем постоянно говорили, было обеспечено перманентное и громкое информационное присутствие.

Чтобы, к примеру, любая реформа другой постсоветской страны трактовалась исключительно как копирование опыта грузинских «первооткрывателей», чем признавалась бы их «историческая правота». По утверждению околовластных грузинских теоретиков, «построение успешного государства — это наша самая главная “мягкая сила”. Хочет в этом признаваться сама Россия или нет, но те реформы, которые она, пока еще безуспешно, пытается провести у себя, явно спровоцированы грузинскими преобразованиями. Успешная модель реформирования — самый важный предмет экспорта для Грузии».

Можно лишь пожелать успеха грузинам в дальнейшем использовании своего нынешнего уникального положения (а оно не вечно, причем реакция внешних патронов на выборы, которые Саакашвили проиграл, еще одно тому свидетельство) с максимальной пользой для населения и экономики. Однако ограниченность грузинской модели и потенциальные проблемы заложены именно в особенностях ее реализации. Грузия (по крайней мере, до настоящего времени) не транслировала, а ретранслировала ценности, являлась не источником сигнала, а передаточной станцией.

Фактически на примере Грузии передавалась идея, отличная от декларируемой — самостоятельность и независимость во внешней (и даже во внутренней) политике вторичны по сравнению с геополитической (в пиар-интерпретации: «ценностной») ориентацией. Найти правильную опору важнее формальной независимости. При этом пропагандируемые идеи выглядят не самоценными (т.е. легко реализуемыми каждым без выплат «дивидендов» правообладателю и без геополитического «довеска» в виде обязательного стремления в НАТО и т.п.), а, наоборот, распространяемыми исключительно на условиях «держателя лицензии». Это что-то вроде идеологического «франчайзинга», когда малому субъекту экономики дозволяется использовать раскрученный бренд и получать свою часть дохода, но львиную долю чистой прибыли получит обладатель торговой марки. Все знают «Макдональдс», но мало интересуются конкретными достижениями его местной точки, даже если они значительны.

Сама Грузия, ее характерные отличительные черты (весьма, кстати, привлекательные в глазах тех же россиян), ее подлинная «мягкая сила» растворяются в неких универсальных постулатах, важных идеологически, но не имеющих национального звучания и характера. Как отмечают сами грузинские идеологи: «Грузия опирается на ценности, аналогичные западной политике soft power … Главное то, что… она опирается на общечеловеческие ценности».

Все это может выглядеть привлекательным и ценностно-безупречным, но в этом нет Грузии как уникальной страны с замечательным народом. А есть только «Грузия-часть-Запада» (как когда-то «Грузия-часть-СССР»), упорно и во всем противопоставляющая себя России. Что любопытно, в этом постоянном акцентировании «Грузия — не Россия» есть своеобразная вторичность уже и по отношению к нашей стране. Распространение «крамольной» мысли о том, что Россия на самом деле мало волнуется по поводу ценностной подоплеки грузинских преобразований (а ее и правда больше тревожат потенциальные военные угрозы), грозит моральной катастрофой всей концепции. Захочет ли — и сможет ли — команда Иванишвили поменять эту пропорцию в сторону профилирования самой Грузии — отдельная и интересная тема новой реальности, по развитию которой также можно будет судить о векторе политических тенденций.

При вдумчивом анализе любому будет очевидно, что ценности Грузии и России, по сути, идентичны. Ни там, ни там вы не найдете призывов принять идеи чучхе, строить фашистское или мафиозное государство и занести коррупцию в Основной закон. Есть нюансы и проблемы (причем у обеих стран) в реализации сходных идей и принципов, но различий не может не быть даже просто у разных по величине государств. Однако такой естественный вывод пропагандистски бесперспективен, поскольку ломает образ Грузии-модели.

Издержки несамостоятельности грузинской модели не могут не сказываться на происходящем не только в — фактически свернутом и заочном — российско-грузинском диалоге, но и во внутригрузинских делах. Политикам, включая оппозиционных, приходится раз за разом ездить в Вашингтон — в фактический центр принятия решений по Грузии — для заверения в своей лояльности и получения «разрешений» на свою деятельность.

Тем не менее кампании в США выглядят порой важнее домашних. Вот пишет журнал The National Interest: «Иванишвили ведет активную борьбу не только в Грузии, но и, что неизбежно, на второй арене грузинской политики — в Вашингтоне. Он нанял целую когорту лоббистских фирм представлять себя и свое движение “Грузинская мечта”. Для маленькой и бедной страны с населением в четыре миллиона человек это стало беспрецедентным состязанием, но сегодня вашингтонская группа Podesta (представляющая грузинское правительство) ведет дуэль с лоббистской организацией Patton Boggs (она представляет Иванишвили )». Итог выборов демонстрирует, кто выиграл, по крайней мере пока.

Не все гладко и в экономике, которая по-прежнему зависима от внешней поддержки. Как говорит профессор Давид Якобидзе, «мы получаем соответствующее вознаграждение за использование наших ресурсов в чужих интересах, которое принимает форму дешевых кредитов и целевых грантов. Тем не менее они тяжелым грузом ложатся на нашу экономику. Образно говоря, мы строим замок на песке, а точнее, пирамиду без основания… Сегодня даже невооруженным глазом видно, что Грузия существует отнюдь не на доходы, которые сама создает».

Поддержка извне всегда увязывалась с определенными политическими условиями. По заявлениям посла США в Грузии Джона Басса, «непропорционально высокая» (!) помощь, которую Грузия получает от Соединенных Штатов, «в существенной мере будет зависеть от того, насколько продолжит Грузия быть лидером в своем регионе» и среди бывших советских республик с точки зрения укрепления демократии. Проще говоря, размер экономической поддержки будет напрямую зависеть от успеха пиар-проекта.

Посол популярно объяснил грузинам, что на поддержку повлияет и скорость приобщения к универсальным ценностям, «ментальная революция», посетовав, что пока еще, увы, мешает традиционное мышление в отношении этнических и религиозных вопросов. Более наглядного противопоставления подлежащих усвоению западных ценностей национальным грузинским, т.е. реальной, а не производной «мягкой силе» Грузии, даже трудно себе представить. И это крайне важный момент для понимания функционирования самой концепции: не должно быть отдельной самобытной Грузии (Литвы, Чехии, Венгрии…), а должны быть единообразные и образцовые схемы воплощения универсальных идей. Не «мягкая сила» стран Запада, а «мягкая сила» всего Запада, противопоставляемая прочему миру.

* * *

В Грузии начинается новый политический период. По его итогам станет понятно, сколь многого добились «розовые революционеры», удалось ли им заложить фундамент нового развития, который устоит в другом общественном климате, или их деятельность, по сути, была наклеиванием этикеток и выдуванием мыльных пузырей. В любом случае это познавательно.

Полагаю, что самым реальным полем, где можно было бы добиться ощутимого прогресса, является гуманитарное пространство. Культурные обмены продолжаются и сегодня, как должно быть между соседями. И, соответственно, эта сфера не должна страдать от действий политиков, коль скоро она остается востребованной простыми людьми. Возможно, именно сейчас имело бы смысл поставить вопрос об обмене полноценными культурно-информационными центрами в обеих столицах (а далее, не исключено, и в других городах). Сегодня, когда политические и дипломатические контакты, по сути, заморожены, такой прогресс был бы, на мой взгляд, позитивно воспринят людьми и в России, и в Грузии. Это могло бы быть, кстати, и весомым подтверждением серьезности намерений новых грузинских лидеров, без затрагивания при этом взрывоопасных тем.

В любом случае хуже, чем сейчас, действительно уже, похоже, не будет. Так почему бы не попробовать сделать лучше?