Игра в «альтернативную историю» — часто используемый в политике прием. К нему прибегают не для гимнастики ума по части исторических знаний, а для донесения некоего, как теперь выражаются, месседжа ныне живущему электорату.

А поскольку тов. Сталин уже давно у нас живее всех живых в текущей политике, то взывание к его авторитету усиливает этот самый «месседж». В этом плане Путин – блестящий политик, поскольку он использует Сталина ровно так, как его воспринимает поддерживающее нынешний курс консервативное большинство. Как некую легенду, живущую своей собственной народной жизнью, подчас весьма далекой от исторических реалий. В этом случае, кстати, вполне допустимы некоторые передержки или смещение акцентов. Это тоже часто используемый политический прием. Мне лично «альтернативная история» любопытна еще и тем, что, используя этот метод, можно парадоксальным образом переосмыслить некоторые исторические события и попытаться хотя бы частично понять настоящее. Извлечь урок на будущее? Не уверен: говорят, история толком учит только одному — что она никого никогда ничему не учит.

Теперь касательно «жестокосердия» американцев. Вопрос из того же ряда, что попытка оценить с позиций современной морали и политики «нравственность-безнравственность», скажем, Мюнхенского сговора западных держав с Гитлером или пакта Молотова-Риббентропа – с ним же. В контексте политических нравов того времени и тот, и другой являлись вполне обыденным способом достижения политических целей. С бомбой тоже не все так просто, если опять же вникнуть в контекст того времени. Восприятие ядерного оружия было иным, нежели сейчас. И, как ни диким это покажется, Сталину надо было сказать большое спасибо американцам за то, что они впервые на практике применили ядерное оружие, показав его мощь, не против нас (у Трумэна ведь потом был план ядерной войны с СССР, предусматривавший бомбардировку десятков городов, предполагалось использовать до 300 ядерных зарядов), а против Японии. Так зарождалось понимание того, что использование ядерного оружия – это неприемлемая, отчаянная вещь. Ну, или почти неприемлемая. Оно не сразу пришло.

Идею непременной надобности использовать ядерную бомбу против Японии – чтобы, как минимум, отомстить за подлость Перл-Харбора, каковую мотивацию у нас совсем не учитывают – Трумэн унаследовал от Рузвельта.

При этом никто до Хиросимы и Нагасаки не осознавал толком, какую огромную роль ядерное оружие станет играть в мировой политике. Оно поначалу воспринималось как просто нечто более мощное и разрушительное.

Я почти уверен, что первым его использовал бы именно тот, кто его первым и создал, если бы это оказались не американцы. Более того, в процессе создания этого оружия не предполагалось, что уже скоро СССР и США станут врагами в холодной войне. Глава Объединенного комитета начальников штабов США предлагал пригласить русских ученых на испытание этого оружия в США в 1945-м году, а сам Сталин до поры до времени откровенно признавался в разговоре с американцами, что Советский Союз пока отстает в своей ядерной программе (то есть он не видел в таких признаниях угрозы нашей национальной безопасности). На конференции в Потсдаме, в ответ на слова Трумэна, только что сменившего скончавшегося Рузвельта, что скоро у Америки появится оружие огромной разрушительной силы, Сталин тотчас выразил пожелание, чтобы оно непременно было использовано против Японии (это к вопросу о том, были ли у него некие внутренние барьеры перед использованием такого оружия). Информируя о совершенных бомбардировках, советская печать выдерживала вполне благожелательный по отношению к американцам тон. Отправляя бомбардировщик с «Малышом» на борту к Хиросиме, Трумэн и военное командование могли лишь предполагать, сколь мощным будет новое оружие, но не могли знать всех деталей. Сталин же, впечатлившись масштабами жертв и разрушений (кстати, руины Хиросимы посетили по приглашению американцев высокопоставленные российские военные и дипломаты), предпринял усилия по активизации советского ядерного проекта. То есть Хиросима подтолкнула нашу ядерную программу. Разумеется, США хотели прежде всего с помощью ядерного оружия быстрее окончить войну с Японией, пока в нее не вступил СССР. А Сталин спешил вступить, чтобы оказать влияние на послевоенный расклад сил в Азии и получить обещанные ему союзниками территории (в том числе Курильские острова).

Но даже после ядерных бомбардировок еще некоторое время новое оружие не воспринималось ни в США, ни Сталиным как некая абсолютно решающая сила в возможной войне, когда перспектива ее стала вырисовываться все отчетливее по мере быстрого ухудшения отношений между Западом и СССР и сползания в холодную войну. Сталин говорил, что у американцев слишком мало бомб, чтобы победить СССР в ядерной войне. В самой же Америке, накапливавшей ядерные боезаряды, постепенно пришли и к выработке концепции «неприемлемого ущерба», то есть такого ущерба, который делает ядерное нападение опасным для самого нападающего. Это осознание пришло еще до появления советских межконтинентальных баллистических ракет. Военные США считали, что даже если советский бомбардировщик долетит до США в один конец, без шанса на возврат (все же помнят беспосадочный перелет Чкалова в Америку), то и тогда «неприемлемый ущерб» в виде бомбардировки какого-либо крупного американского города будет возможен. Так рождалась концепция взаимного устрашения и ядерного сдерживания, благодаря которой человечество во второй половине ХХ века избежало новой мировой войны.

Современное понимание всех возможных разрушительных (в том числе глобальных масштабов) последствий использования ядерного оружия вызрело постепенно. В том числе в результате опасных испытаний. США и СССР проводили наземные и воздушные ядерные взрывы. И лишь потом ученые показали, сколь опасными они были. А вспомнить печально известное испытание на Тоцком полигоне в Оренбургской области в сентябре 1954 года под командованием того самого маршала Жукова. Хотели узнать, как ядерный взрыв скажется на живых людях (в том смысле, смогут ли они после взрыва вести активные боевые действия). Ведь не знали же. По вполне официальным данным тогда пострадали сорок пять тысяч военных и десять тысяч мирных жителей, многие из которых вскоре умерли. По неофициальным данным, в испытаниях участвовало более 200 тысяч солдат и офицеров. Не немецких, не японских. Своих, советских. После взрыва никаких специальных медицинских обследований ни населения, ни военных не проводили. Страдающие от лучевой болезни люди сами стали обращаться к врачам. Но потом все медицинские карточки были засекречены или исчезли.

Апелляция к «альтернативной истории» подчас лучше дает понять, почему именно те или иные события стали развиваться так, а не иначе. Поскольку чаще всего копание в исторических альтернативах происходит вокруг той или иной исторической личности, то это позволяет лучше оценить ее масштаб, ошибки или гениальные прозрения, сравнить с нынешними деятелями.

Разумеется, вопрос «Если бы не Сталин, то кто вместо него, и как бы пошла история?» вовсе не тождественен вопросу «Если бы не Путин, то кто мог бы быть на его месте, и как бы пошла история?» Уж как-нибудь она бы пошла в обоих случаях. Не можете себе представить? А вы попробуйте.

Сама постановка таких вопросов в рамках упражнений по альтернативной истории, конечно, любопытна. Если бы Гитлер преуспел по части живописи, а не политики? Если бы он потом напал на Англию прежде, чем на СССР? Если бы генсеком стал Виктор Гришин, а не Горбачев? Если бы Ельцин не пил? Если бы Березовскому и Юмашеву понравился Немцов или Аксененко в роли преемника? Если бы Путин служил не в ГДР времен Хонеккера и тамошнего Народного фронта, а в США времен Картера и Рейгана? Мне кажется, что история не любит сослагательных наклонений лишь потому, что их не любят, как правило, действующие в тот или иной момент времени политики. Так и впрямь удобнее.

Еще любопытно, конечно, как теперь в головах современных политиков выглядит «неприемлемый ущерб»? Вроде бы нравы стали мягче. Не то, что гибель тысяч и даже сотен тысяч – крупная автокатастрофа вызывает общенациональный резонанс. Хотя гибель сотен тысяч где-нибудь в Африке – по-прежнему не вызывает. К тому же самый верный тест на «неприемлемость» — это действия того или иного деятеля, режима в условиях, когда речь идет о потере власти, влияния, богатств. В каждой стране — свой порог, определяемый политической культурой, гражданской активностью населения, традициями. В Америке он один, в Швеции другой, в Ираке – третий, в Сирии и Иране — четвертый. И в России – свой.

А в чем, скажем, еще важное отличие нынешнего поколения политиков от тех, что жили и правили более полувека назад? Когда Бомба только что была создана, когда не знали всех последствий ее применения и таки всерьез рассматривали возможность применить против своих врагов. Тем, что никто из ныне действующих политиков не знает по своей практике, что такое Большая Война. Когда гибнут миллионы. Они видели ее либо на картинке в кино или телевизоре, либо в компьютерных играх. На картинке она не такая страшная. И до нее, возможно, куда легче будет «доиграться» сейчас, когда мир, кажется, окончательно запутался, куда же ему дальше развиваться и где та Мечта, к которой следует стремиться.

Я думаю, что во время Карибского кризиса Хрущева и Кеннеди остановило в самый последний момент лишь то, что оба они воевали. Даже не то, что у обоих была Бомба.

Сегодня такого тормоза нет ни у кого. У этого обстоятельства есть совершенно разные возможные сценарии развития. Ни один из них не предопределен. Ни один не является невозможным.