Алексей Арбатов: Российская наука на минном поле
В сентябре сего года был окончательно принят Федеральный закон «О Российской академии наук, реорганизации государственных академий наук и внесении изменений в отдельные законодательные акты РФ». Процесс принятия закона был более всего похож на боевую блицоперацию.
Профильный комитет Госдумы (по науке) забраковал законопроект, его передали покладистому непрофильному комитету (по образованию), который и осуществил законодательное «сопровождение». Предполагалось прогнать закон в трех чтениях за один-два дня, но сопротивление ученых затормозило операцию, позволило внести ряд поправок, отложило окончательное решение на осеннюю сессию. Тактика проведения закона создала прецедент в российской, да, наверное, и мировой практике, особенно если учесть огромную важность вопроса для общества и государства.
Сравнение с военной операцией вольно или невольно (возможно, оговариваясь «по Фрейду») подтвердил депутат ГД, председатель упомянутого Комитета по образованию Вячеслав Никонов. Он несколько раз после второго чтения летом, а затем на последней сессии в сентябре говорил, что «закон удалось разминировать».
Ученые в подчинении у чиновников
Если следовать этой аллегории, то закон, внесенный правительством, – это минное поле. Минное поле ставится против врагов – в данном случае, очевидно, против РАН. При таком подходе никоновская фигура речи многое объясняет: например, анонимность авторов законопроекта (которые скромно пожелали остаться неизвестными). Он был вброшен в Думу «внезапно и без объявления войны» (президента академии уведомили накануне вечером), без консультации с научным сообществом и в канун летнего отпуска депутатов.
Отсюда и беспрецедентная спешка с проталкиванием столь важной инициативы (хотели прогнать в трех чтениях за один день), и юридическая неряшливость документа, за который в любом вузе первокурснику поставили бы тройку. Похоже, что авторы закона действительно рассматривали РАН как врага, а почему и кто именно – оставим для будущих летописцев.
Что касается разрушительных последствий закона, то действительно некоторые периферийные «мины» депутаты сняли после того, как получили, как теперь принято, прямое указание из Кремля и на летней, и на сентябрьской сессиях. Например, вместо «ликвидации» РАН руками «ликвидационной комиссии», о чем закон гласил в первом чтении, теперь мероприятие названо «реорганизацией». Сохраняются некоторые функции президиума, вскользь упомянуты центральные отделения РАН (прежде – главные звенья стыковки научных институтов и президиума).
Остается традиционное для РАН подразделение на академиков и членов-корреспондентов, так что при слиянии трех академий (центральной, медицинской и сельскохозяйственной) теперь будет не 2 тыс. академиков, а «всего» 880 (вместо нынешних 490). Это, конечно, немалое облегчение для бюджета – ведь стипендия академика почти сравнима с зарплатой секретарши в московском бизнес-офисе (за вычетом налога – 43 тыс. рублей в месяц).
Отныне президент РАН будет избираться на пять лет не более чем на два срока подряд, что правильно. Снята статья «укрощения строптивых» – о возможности лишения звания академика или члена-корреспондента (возможно, ее будут проталкивать в новый Устав РАН). Многословно и красиво изложены общие положения о целях, задачах и функциях академии, правах и обязанностях ее членов, независимости РАН, ее взаимодействии с властью, организациями и гражданами.
Но главный «взрывной фугас» не обезврежен, сердцевина концепции первоначального проекта сохранена: все центральные институты РАН (в отличие от подчиненных региональным отделениям) передаются в ведение «федерального органа исполнительной власти» вместе с их имуществом. Этот «орган» (вроде агентства) будет подчинен правительству и уполномочен определять задания на проведение институтами научных исследований (а это значит – бюджет, структуру, штатный состав, оклады). Директора институтов якобы, как и раньше, избираются научными коллективами, но в отличие от прежних порядков одобрения президиума РАН теперь недостаточно. Отныне директоров будут избирать только из кандидатур, одобренных комиссией по кадровым вопросам Совета при президенте по науке и образованию (по сути, совещательного общественного собрания), причем с последующим утверждением упомянутым «федеральным органом». Вот такая «независимость» академии, о которой красиво сказано в общих положения закона…
Иными словами, главный двигатель науки – институты, лаборатории и научные центры РАН – переводятся под руководство чиновников. Ученых избавят от «головной боли» хозяйственного управления, и для научного творчества откроется поистине безграничная свобода! Правда, без денег – ведь в законе не упомянуто никаких гарантий финансирования. За деньгами на все, начиная от компьютеров и кончая ремонтом, уборкой и надбавками к зарплате, придется обращаться в «орган исполнительной власти». То есть эти вопросы будут решать бюрократы в меру своего образования, научных представлений, отношения к Академии наук в целом и отдельным директорам и академикам в частности. Да еще в условиях наступающего в России экономического спада и бюджетного дефицита.
Чиновникам очень трудно осознать, что академия – это не здания, оборудование и земельные участки, а совокупный интеллектуальный потенциал десятков тысяч ученых, начиная от аспирантов и кончая академиками. Науку невозможно подчинить бюрократии, даже если отнять у нее материальную базу. Но можно затруднить научное развитие (еще больше увеличив отставание России от передовых держав), или ускорить его, способствовать преодолению трудностей академии. Посмотрим на вопрос не с «минно-взрывной» точки зрения, а в контексте интересов науки. Ведь реформа должна что-то улучшать или как минимум оптимизировать.
Проблемы российской науки поистине грандиозны. Что касается злоупотреблений и нецелевого использования активов РАН, то за этим призваны следить Росимущество (которому принадлежит вся материальная собственность, переданная институтам лишь в оперативное управление), Счетная палата и, на худой конец, прокуратура. Академия – не остров невинности в море российской коррупции, хотя в РАН в свете ее традиций демократии и открытости объем нарушений меньше, чем в любой другой области экономики и государственной власти России.
Что мешает исследованию
Главные проблемы науки, думается, следующие.
Во-первых, нищенское финансирование РАН на уровне одного из американских университетов (чуть больше 2 млрд. долл. в год), если не считать «Сколково», «Нанотехнологий» и некоторых научных центров-фаворитов. Отсюда вынужденная сдача в аренду бизнесу части помещений институтов, поскольку бюджет не покрывал даже коммуналку, не говоря уже о надбавках к зарплатам ведущих ученых (этот дополнительный доход прибавлял «целых» 6% к бюджетному финансированию).
Отсюда отток талантливой молодежи – в бизнес, госаппарат, за границу. Ведь молодым ученым после вуза предлагается за 15–20 лет упорного труда подняться до степени доктора наук и получать базовый оклад в московских научных институтах аж в 20–23 тыс. руб. в месяц! Вот главная причина «старения» академии, а не засилие ученых-долгожителей. Не говоря уже о том, что в отличие от спорта научный рост, накопление знаний и авторитета – это долголетний процесс (за редчайшими исключениями вроде Сахарова).
Кстати говоря, при столь скудном бюджете, если поделить его на число научных и вспомогательных сотрудников РАН (порядка 100 тыс. человек) и сравнить это удельное финансирование с американским, европейским или китайским, то относительный вклад российских ученых в мировую науку опережает достижения их зарубежных коллег. За последние 20 лет многие в России ушли из науки или уехали за рубеж, но многие остались, несмотря на нищенское существование и униженное положение – просто потому, что не мыслят своей жизни без научного творчества. Они не заслужили ни слова благодарности от власти ни раньше, ни теперь. Но зато благодаря им сохранилось всемирное уважение к российской науке, которое проявилось во множестве писем солидарности и поддержки со стороны зарубежных ученых – писем, полученных академией летом этого года. Статус России в мире как великой державы более всего определяется ее научным потенциалом мирового значения, а не экспортом нефти и газа и даже не ядерным арсеналом (хотя последний, естественно, не существовал бы без науки).
Во-вторых, ограниченная самостоятельность институтов, которые не имеют права сократить штатный состав, сохранив бюджет, и платить лучшим сотрудникам в несколько раз больше. Немногочисленную талантливую молодежь носят на руках и продвигают через несколько ступеней, а если кто-то не поладит с начальством – с руками оторвут другие профильные институты. Но молодым невозможно дать стабильный оклад в 50 или 70 тыс. руб. – столько не получают и доктора наук, заведующие лабораториями и отделами. Расширение корпуса членов-корреспондентов могло бы дать дорогу и талантливой молодежи, и заслужившим это зрелым ученым, но вместо этого новый закон установил трехлетний мораторий на новые выборы в члены академии.
В-третьих, неразвитость системы научно-благотворительных фондов, грантов, конкурсов, тендеров. В США и Европе их десятки, а у нас – только два: РГНФ и РФФИ, да и размеры грантов несопоставимы. Далее – перегруженность бумаготворчеством, отчетами, формальными планами, чудовищными по объему заявками для получения минимально необходимого для научной работы (в этом, а не в хозяйственной деятельности главная головная боль ученых, но впредь она наверняка резко усилится).
В-четвертых, невостребованность науки для экономики, сохраняющей преимущественно экспортно-сырьевой характер, отсутствие системы налоговых стимулов для инвестиций бизнеса в научные изыскания, требование быстрых и прикладных результатов. Отсюда – приоритет пиару и показухе, упор на формальные «индексы цитирования», несовместимые с фундаментальными трудами. Не гнет консерваторов-академиков, а жалкие зарплаты, отсталая материальная база, отсутствие защиты авторских прав, косность государственной патентной системы – вот что заставляет способных ученых уезжать со своими изобретениями за границу, где они получают лаборатории и Нобелевские премии.
В-пятых, падение престижа ученых в обществе ввиду их убогого материального положения и высокомерно-пренебрежительного отношения чиновников. Как раз такое отношение ярчайшим образом проявилось в манере внесения и проталкивания закона о реформе РАН…
* * *
Решает ли новый закон все эти наболевшие проблемы российской науки? Ничуть не бывало – он к ним не имеет никакого отношения. На эту тему в нем нет ни одной статьи, ни одного слова. Закон, в духе общей направленности внутренней политики страны, призван лишить академию остатков независимости, подчинить науку чиновникам, а заодно отнять у РАН собственность (кстати, мизерную по сравнению с «освоенными» государственными бюджетами и национальными фондами, природными ресурсами, земельными угодьями и армейским имуществом).
Уж чего-чего, а опыта «эффективного менеджмента» нашей стране не занимать! Так, во времена Сталина в ходе коллективизации крестьян «избавили от забот» о собственной хозяйственной деятельности и земле. Позднее Хрущев лишил их подсобного хозяйства, чтобы не отвлекались от колхозного труда. Под мудрым руководством государственных начальников и пригретых ими научных шарлатанов нашей науке перекрыли путь в генетику и кибернетику. А недавно «Рособоронсервис» освободил армию от хлопот о лишнем имуществе, научных институтах, военном здравоохранении и образовании. Все это до боли знакомо, а результаты – общеизвестны, расхлебываем до сих пор и будем расхлебывать еще долго.
Святая вера в государственный аппарат, который способен управлять всем и вся, решать любые задачи, если только его правильно построить и подобрать сотни тысяч умных и честных чиновников, – поистине неизбывна в нашей державе из поколения в поколение руководства. Теперь, видно, придется ждать, пока опыт покажет «эффект» реформы науки, чтобы начать исправлять ошибки, как недавно было с военной реформой. Вот только удастся ли тогда восполнить нанесенный ущерб – большой и исторически извечный вопрос российского бытия.
