Знаменитая поэтическая строчка о том, что не следует отличать поражение от победы, могла бы сегодня служить эпиграфом для статьи о российской внешней политике. Такое впечатление, что грань действительно стерлась

Оглянемся в совсем недалекое прошлое. Начало сентября сего года. Соединенные Штаты объявили о том, что «красная линия» пересечена и терпеть душегубство Башара Асада больше нельзя — возмездие будет скорым, суровым и справедливым. Все усилия России по недопущению военного вмешательства извне в сирийский конфликт идут прахом. Одновременно на горизонте начинает маячить и развитие сюжета — превратим войну гражданскую (в Сирии) в войну империалистическую (против Ирана, с которым многим давно хочется разобраться). Опять-таки российская карта может быть бита, а сколько сил и средств положено на выстраивание особых отношений с Тегераном. Ну и, наконец, самое больное — Украина на всех парах движется к подписанию договора об ассоциации с Европейским союзом. Резкие шаги Москвы вплоть до демонстративной остановки всего экспорта из соседней страны не помогли. Напротив, киевские и львовские сторонники «европейского выбора» иронизируют: спасибо Путину, теперь-то уж точно назад дороги нет, сплотил народ против России и за Европу. В общем — афронт по всем фронтам.

Прошло три месяца. Америка, мощно замахнувшись, застыла в недоумении: что делать? — и даже попятилась назад. Чем поселила в душах региональных соседей тревогу — а вдруг Акела на охоте уже не тот? Разговоры о немедленном падении Башара Асада как-то притихли, на театре военных действий даже наоборот — ощущение прочности режима. Иран не то что прячется от неминуемых кар, а чуть ли не выходит из изоляции, впервые добившись смягчения санкций. Ну и главное — Украина скомандовала «полный назад», оставив ЕС с его «Восточным партнерством» в едва ли не унизительном положении. Вильнюсский саммит, замышлявшийся как триумф привлекательности единой Европы, к которой на ассоциативных основах присоединяются Киев и Ереван, стал конфузом.

А насчет Путина и России уже не иронизируют, зато признают, что из всех перечисленных перипетий если кто и вышел победителем, то Кремль, сыгравший во всех сюжетах ключевую роль. За что его главного обитателя увенчали короной от журнала Forbes как самого влиятельного лидера мира. И с такой оценкой соглашаются не только поклонники и почитатели политического таланта президента России, но скрепя сердце и его самые убежденные недоброжелатели.

Что изменилось за прошедшее время? Ничего. Обстоятельства те же, общая расстановка сил прежняя, поведение основных действующих лиц неизменно. Почему же Москва вдруг вместо предполагаемого «лузера» номер один выглядит как самый умелый игрок — если не стратегически, то уж точно тактически? Оказалось, что в мире, где ничего непонятно, никакие правила не действуют, а былые основы размываются, залог успешности — приверженность каким-нибудь последовательным принципам. Может быть, даже любым, но твердым.

Принципы не надо путать с ценностями, на которые упирает Европейский союз, либо с идеологией в стиле СССР или нынешних США. Принципы поведения — это система взглядов на то, как устроен мир. И как нужно себя вести, чтобы соответствовать законам, по которым он функционирует, не обязательно писаным, но фактическим.

Россию вообще и Россию Владимира Путина в особенности принято называть страной, во внешней политике архаичной, опирающейся на старомодный тяжеловесный инструментарий. В центре представлений — незыблемость суверенитета. Он превыше всех новомодных веяний насчет «ответственности за защиту» — права внешних сил вмешиваться во внутренние дела, если там нарушаются гуманитарные нормы. Подход легалистский — все глобальные игроки должны уважать международное право, если только от него не нужно отклониться, чтобы утвердить первый принцип — суверенность. (Поэтому, например, Россия, трепетно относящаяся к ООН и его институтам, спокойно игнорирует решение ооновского суда по морскому праву относительно судна, принадлежащего Greenpeace.) Россия верит, что в конечном итоге — что бы ни говорили по поводу всяких разных новых видов силы — старая добрая «жесткая» сила всегда возьмет верх, причем применять ее, как правило, и не обязательно, достаточно продемонстрировать решимость. Наконец, отношения между странами — это постоянная борьба за власть и престиж, как говорил классик школы политического реализма Ганс Моргентау, и нельзя «вестись» на заклинания о том, что в современном мире, мол, не бывает выигрыша в «игре с нулевой суммой».

Подобные взгляды вообще свойственны отечественной традиции, но при Владимире Путине они отражаются в наиболее чистом и полном виде. Российский президент консервативен по характеру, однако дело не только в этом. Он убежден, что в условиях растущего вокруг хаоса только наличие опоры поможет выжить. Опоры реальной, если она есть, либо придуманной, если в реальности все расползается. И классические подходы к международным отношениям призваны выполнять именно эту функцию.

Текущие результаты показывают, что это срабатывает. Именно благодаря тому, что следование некоей системе, методологии выгодно отличает Россию от других крупных акторов. Европейский союз говорит о ценностях, подходя с этой меркой, а точнее — с этим инструментом, к разным ситуациям от Ближнего Востока и Северной Африки до Восточной Европы и Южного Кавказа. Не вдаваясь в анализ причин, можно констатировать одно — полный конфуз и там, и там. В ближневосточном регионе Европы вообще нет в качестве сколько-нибудь влиятельного действующего лица, да и со странами СНГ, где, казалось, у Евросоюза заведомое преимущество, как-то не клеится. Соединенные Штаты предпочитают идеологически стройный подход с делением участников конфликтов на «прогрессивных» и «ретроградных», однако реальность Ближнего Востока способна привести в отчаяние — чем дальше, тем менее возможно уложить происходящее там в эти простые лекала. Вот и получаются метания туда-обратно в поисках «правильной стороны истории».

Результат российской политики — авторитет растет, но само по себе это способно стать ловушкой, ведь с ним растут и ожидания. Невнятное поведение Америки на Ближнем Востоке, ее попытки сократить свое присутствие и активность ведут к возникновению вакуума, заполнить который по привычке предлагается России. А кому еще? Память о системной роли, которую играл там Советский Союз, еще жива, других кандидатов пока что не видно, Китай как от огня бежит от ответственности. Но парадокс в том, что Россия совсем не имела и не имеет в виду возвращаться в эту часть мира в качестве основной внешней силы. Не это было целью сирийской политики, которая, собственно, к самому Ближнему Востоку прямого отношения и не имела. России было важно затвердить упомянутый выше принцип — вмешательство с целью смены режима недопустимо, это путь к разрушению всего. А получилось, в основном из-за провалов других, что мы вернулись, но теперь не очень видим, как капитализировать это достижение. То есть расширить портфель оружейных контрактов, конечно, никто в Москве не против, но ждут от нас другого, масштабного. А Россия влезать по уши в региональные дела — в значительной степени безнадежные — не готова.

С Украиной ситуация, казалось бы, другая: тут и интерес понятен, и азарт велик. Но дух соперничества сойдет на нет, а что делать с соседней и такой близкой страной — по-прежнему непонятно. Она ведь никакого выбора в пользу Москвы не сделала, она вообще от выбора в очередной раз уклонилась, надеясь в дальнейшем «разводить» и тех, и других. Так что можно на гребне нынешней волны начать масштабное наступление с целью завлечь Киев посулами и пряниками в наши институциональные объятия, но очень велик риск того, что вложения канут без видимого эффекта, а с Украиной все пойдет по новому кругу, ведь ее дрейф в сторону Запада продолжается вне зависимости от переменчивых приоритетов властей.

Странно получается. Российское руководство лучше других ощущает неустойчивость мироздания, а потому ведет себя точнее и добивается успехов. Но чем дальше, тем менее понятно, что с ними делать, потому что нет главного — понимания того, какой сама Россия хотела бы быть в будущем, какую роль играть, какие приоритеты устанавливать. Другими словами, системный взгляд на мир, обеспечивающий правильную тактику, есть, а столь же системного взгляда на себя, который должен определить стратегию, нет. Но на одной тактике долго не продержимся.