• Влияние узких интересов. Соперничество между США и Россией на постсоветском пространстве также усиливается в результате действия узких групп интересов, таких как бизнес-лобби и отдельные государственные ведомства с обеих сторон. Их действия, редко соответствующие национальным интересам двух стран, часто приводили к дополнительным трениям между Москвой и Вашингтоном.

• Неверное восприятие взаимных намерений. Слишком часто наблюдатели с обеих сторон судят о роли и политике России и США на постсоветском пространстве, исходя из фундаментальной предпосылки: усиление влияния одной стороны неизбежно наносит ущерб национальным интересам другой стороны. (На деле эта предпосылка не подкрепляется убедительными практическими доказательствами.) Многие в США расценивают влияние России на ее постсоветских соседей как угрозу суверенитету и независимости этих государств, а также препятствие для их демократизации. В России же некоторые политики видят призрак сдерживания в любых попытках США взаимодействовать с постсоветскими странами.

В силу данных причин Москва и Вашингтон склонны рассматривать свое взаимодействие на постсоветском пространстве преимущественно как игру с нулевой суммой. Почти все страны постсоветской Евразии познали на горьком опыте последних двух десятилетий, что США и Россия предпочитают уравновешивать влияние друг друга, а не искать взаимовыгодные решения, которые также могли бы принести пользу конкретной постсоветской стране. Действия, спровоцированные российско-американской конкуренцией, зачастую тормозят политическое и экономическое развитие постсоветских государств и приводят к консервации неразрешенных конфликтов.

Москва и Вашингтон сегодня стоят перед выбором: либо по-максималистски стремиться «победить» соперника в регионе, что будет означать скатывание к конфронтации, на грани которой они стояли в 2008 году, либо искать решения, которые пошли бы на пользу как России и США, так и государствам постсоветского пространства. При этом «большие сделки» по разграничению «сфер влияния», которые с воодушевлением пропагандируются одними деятелями, а другими решительно осуждаются, представляют собой лишь фигуры речи, а не реальные варианты политического выбора.

В настоящем докладе предлагаются следующие шесть мер, которые могли бы облегчить выход из тупиковой на первый взгляд ситуации:

• Повышение прозрачности. России и США стоило бы регулярно обмениваться информацией о своей деятельности на постсоветском пространстве посредством прямых межправительственных контактов, чтобы избежать недоразумений и просчетов.

• Регулярные двусторонние консультации по проблемам региона.Российским и американским официальным лицам, отвечающим за политику своих стран на постсоветском пространстве, было бы целесообразно проводить регулярные рабочие консультации порегиональным вопросам, а дипломатам из России и США, работающим в постсоветских странах — наладить коммуникацию между собой с привлечением в случае необходимости официальных представителей страны, в которой размещено посольство.

• Снижение «градуса» публичной риторики. Высказывания и оценки российских и американских официальных лиц зачастую носят излишне резкий и эмоциональный характер, провоцируя контрпродуктивную реакцию. Государственным чиновникам можно рекомендовать избегать подобных публичных высказываний.

• Учет внутриполитических условий. Российским официальным лицам имеет смысл учитывать внутриполитические и культурные особенности США, и наоборот. Государственные чиновники чаще всего не могут благосклонно относиться к тем предложениям и инициативам, которые резко осуждаются во внутриполитических кругах их стран.

• Публичное оглашение намерения искать взаимо приемлемые решения. Российскому и американскому руководству было бы целесообразно открыто декларировать свою приверженность поиску таких решений проблем постсоветского пространства, которые были бы выгодны для всех вовлеченных сторон, включая Россию и США.

• Обуздание узких групп интересов. Политическим деятелям имело бы смысл постоянно проявлять бдительность в отношении влияния на государственную политику со стороны различных групп интересов. Когда возникает необходимость, попытки такого влияния было бы целесообразно по возможности пресекать.

В докладе специально проанализированы два наглядных примера расхождений между Москвой и Вашингтоном: по поводу грузинских конфликтов и конкурирующих интеграционных проектов. На их материале авторы показывают, каким образом шесть вышеупомянутых рекомендаций могут применяться на практике ради улучшения качества взаимодействия между Россией и США на постсоветском пространстве.

Даже если все рекомендуемые меры будут реализованы, конкуренция между Россией и США (особенно на уровне корпораций из двух стран) на постсоветском пространстве вряд ли полностью исчезнет. Тем не менее предлагаемые шаги могли бы содействовать устранению одного из основных источников напряженности в российско-американских отношениях, из-за которого Москва и Вашингтон не раз оказывались на грани конфронтации. Это также принесло бы рассматриваемые в заключительном разделе выгоды как России с США, так и всем остальным государствам постсоветского пространства.

Характер взаимодействия США и России на постсоветском пространстве существенно влияет на общее состояние российско-американских отношений, но одновременно и является отражением этого состояния. Другими словами, от степени сотрудничества между Вашингтоном и Москвой по глобальным и стратегическим вопросам (контроль над вооружениями, нераспространение ядерного оружия и т.д.) зависят возможности достижения согласия по проблемам постсоветского пространства.¹

Нынешний уровень кооперации Москвы и Вашингтона в решении общемировых проблем на фоне «перезагрузки» свидетельствует о том, что у политиков двух стран появилось «окно возможности» для выхода из игры с нулевой суммой. Именно сегодня можно наладить конструктивное российско-американское взаимодействие на постсоветском пространстве. Решение этой задачи не сводится к поочередному урегулированию отдельных спорных вопросов, таких как затянувшиеся конфликты в ряде регионов. Требуется «системный подход», основанный на доброй воле и решимости руководства России и США преодолеть стойкое и негативное наследие времен холодной войны. Дело не сдвинется с мертвой точки, если страны не изменят своих представлений о намерениях друг друга в ряде ключевых регионов мира и прежде всего на постсоветском пространстве.

Вместе с тем, именно Россия стала, с формальной юридической точки зрения, продоложательницей Советского Союза. Она унаследовала (особенно с американской точки зрения) многие характерные черты и материальные активы СССР: постоянное место в Совете Безопасности ООН, космическую программу и весь советский ядерный арсенал, не говоря уже о большей части имущества (советские посольства) и службах внешней разведки. На постсоветском пространстве Россия также получила в наследство многие советские активы (особенно вооружения). Поэтому для внешнего мира новые реалии ситуации на постсоветском пространстве оказались не столь очевидными. В глазах некоторых новых независимых соседей РФ продолжала играть роль союзного центра, хотя самого Союза более не существовало.

Например, многие жители Молдавии и Грузии сочли 1991 год благоприятным моментом для реализации долго подавлявшихся устремлений к национальному самоопределению и самовыражению. Посредническая роль России в этнических конфликтах, которые вспыхнули в этот момент, сводилась к размещению войск для сдерживания межэтнической вражды и предотвращения массового кровопролития. При этом, к сожалению, окончательное и бесповоротное разрешение этих конфликтов не стало для России первостепенной задачей. В результате в этих странах и за их пределами сложилось впечатление, что Россия не менее враждебно настроена к их национальному самоопределению, чем Советский Союз.

Можно также заметить, что большая часть современной российской элиты фактически является бывшей общесоюзной элитой, независимо от этнической принадлежности. В четырнадцати бывших советских республиках местная «титульная» советская элита или теснившие ее оппозиционные представители титульных наций получили в свои руки полноту власти после распада Советского Союза. Однако государственные учреждения РСФСР и возглавлявшие их люди (за исключением Б.Н.Ельцина и его команды, использовавших эти учреждения только в годы, непосредственно предшествовавшие распаду, в связи с изгнанием Ельцина из союзных органов) по большому счету не оказались у руля постсоветской России.

Во время бурных событий первых лет после распада СССР некоторые представители московской политической элиты не были уверены, распался ли Советский Союз окончательно или ему суждено было вскоре возродиться. Тот факт, что вплоть до 2000 года в Российской Федерации существовало Министерство по делам СНГ (в 1994-1998 гг. — Министерство по сотрудничеству с государствами — участниками СНГ), свидетельствует об особом отношении России к своим соседям. К тому же у некоторых представителей союзной элиты сохранилась стойкая привычка обращаться со странами постсоветского пространства так, как будто они все еще оставались союзными советскими республиками. Политика, проводившаяся Россией в отношении соседних стран, зачастую показывала, что Москва не слишком уважала их суверенитет. В дальнейшем эта тенденция ослабла, но полностью не исчезла.

Иными словами, характерная проблема постсоветской трансформации России, которая недооценивается многими исследователями переходного периода, заключается в том, что Москве было сложно выработать такую политику в отношении новых независимых соседей, в которой реализация российских интересов сочеталась бы с уважением к суверенному выбору постсоветских государств. Бремя советского наследия России проявляется, например, тогда, когда Москва предъявляет ультиматумы Киеву, Ашхабаду или другим столицам соседних государств.

В-третьих, необходимо признать, что некоторые постсоветские государства оказались для Москвы непростыми партнерами. С одной стороны, они стремились извлечь все мыслимые выгоды из обретенной независимости и с готовностью отождествляли новую Россию с союзным центром всякий раз, когда у них возникали споры с Москвой. С другой стороны, они надеялись на сохранение экономических субсидий советского образца и иногда требовали от России односторонних уступок. Некоторые из этих государств до сих пор хотели бы сидеть на «двух стульях».

В-четвертых, не следует недооценивать сохраняющиеся на постсоветском пространстве тесные экономические и социальные связи. Нельзя сбрасывать их со счетов как «советские пережитки». Этим связям способствовала относительная легкость переcечения россиянами границ бывших советских республик после 1991 года, особенно в сравнении с теми визовыми барьерами, с которыми граждане России сталкиваются при поездках во многие другие страны. За редкими исключениями, такое положение сохраняется и поныне.³

Экономические связи и взаимозависимость постсоветских государств (например, самолет Ан-124 производится благодаря сотрудничеству Украины и России) достаточно хорошо изучены. Гораздо меньше внимания уделяется энергетической зависимости, которая возникла после распада СССР. Когда республики получали энергоносители по номинальной цене в рамках единой советской экономики, тот факт, что украинская металлургия была (и остается по мировым стандартам) крайне энергоемкой, не имел большого значения. Сегодня Россия вынуждена либо субсидировать эти отрасли в ущерб своему бюджету, либо ставить соседние страны перед трудным выбором.

По территории разных союзных республик были распределены не только производственные процессы, но и многие семьи. Особенно это касалось трех титульных славянских республик: Украины, России и Беларуси. Единство или противоречия среди них воспринимаются россиянами весьма эмоциально — в том числе потому, что многие сегодняшние жители России или их предки выросли в соседней стране, или там сегодня живут их родственники.⁴

Помимо эмоционально окрашенных человеческих связей, существует множество других объективных географических, исторических, экономических и культурных факторов, которые дают России значительное влияние на всем постсоветском пространстве — не только в Беларуси и на Украине. В силу тех же обстоятельств процессы, происходящие в постсоветских государствах, затрагивают российские интересы.

Пятый и последний аспект специфики постсоветского пространства заключается в том, что пути бывших советских республик значительно разошлись за те два десятилетия, которые минули со времени распада СССР. Сегодня страны постсоветской Евразии сильно различаются по большинству параметров: типам политических режимов, процессам национального строительства, внешнеполитическим устремлениям, экономической открытости и перспективам. Таким образом, постсоветское пространство представляет собой совокупность разнородных регионов, если рассматривать траектории развития отдельных стран, а также их общую заинтересованность в интеграции.

Соответственно, основания, по которым конкретная постсоветская страна важна для России, не обязательно совпадают с причинами, по которым она имеет значение для США. Отсюда разная степень заинтересованности и участия Москвы и Вашингтона в делах различных постсоветских государств.

Несмотря на то что пути постсоветских стран в постсоветскую эпоху разошлись, всем им присущи важные черты переходного периода: коррупция, мощные криминальные сети, неудовлетворительное качество государственного управления, политическая пассивность граждан и в значительной мере неопределенность направления развития систем государственной власти. Политическая эволюция России и ее соседей остается динамичной, причем между соответствующими процессами, протекающими в разных постсоветских странах, существует тесная взаимосвязь.

Направление движения России остается ключевым ориентиром для большинства ее постсоветских соседей. Этот факт имеет как отрицательные, так и положительные следствия: политическая и экономическая модернизация Россия могла бы стать мощным стимулом позитивных изменений на всем постсоветском пространстве, тогда как деградация России крайне отрицательно сказалась бы на соседних государствах.

«Экспорт» в соседние страны таких неприглядных особенностей российской политической и экономической системы, как коррупция и недостатки институтов демократии действительно вызывает озабоченность.⁵ Однако и в России многие представители высших эшелонов власти не отрицают важность борьбы с коррупцией и установления верховенства закона. Другими словами, проблема здесь заключается в самом социально-экономическом явлении, а не в России как таковой.

В контексте продолжающейся политической трансформации России важно отметить, что цели политики Москвы на постсоветском пространстве и характер российского политического режима не связаны между собой однозначным и линейным образом. При любом режиме Россия сохранит серьезные интересы в соседних странах.

Жесткое давление на соседние государства обычно приводило к отчуждению местных элит и населения и никоим образом не соответствовало долгосрочным интересам России.⁷ Такие действия вызывали беспокойство и в западных странах, официальные представители которых регулярно выражали протест против нажима Москвы на постсоветские государства. Подобные протесты высказывались независимо от общей атмосферы отношений между Россией и Западом в конкретный исторический период. Вопреки распространенному в Москве мнению, потепление в российско-американских отношениях никогда не меняло оценку любой американской администрацией тех или иных действий России на постсоветском пространстве.

В целом, на протяжении постсоветского периода России не давался сбалансированный курс во взаимоотношениях с соседями, при котором Москва считалась бы с их суверенитетом и исторически обусловленными представлениями об угрозе и в то же время в полной мере пользовалась бы оставшимися экономическими связями и межчеловеческими контактами на постсоветском пространстве.

Если жесткий нажим Москвы на соседей во многом объясняется наследием советского прошлого, то некоторые аспекты американской политики в регионе также обусловлены приверженностью решению той задачи, которую Вашингтон поставил перед собой еще в середине 1990-х: содействовать нациестроительству в новых независимых государствах постсоветского пространства.

Эти первоначальные цели вытекали непосредственно из американских императивов безопасности и ценностных убеждений. Вашингтон исходил из того, что существование множества суверенных государств наилучшим образом соответствовало бы американским интересам безопасности, поскольку в этом случае исключалось бы появление на месте Советского Союза нового антизападного блока. При этом многие в США рассматривали новые независимые государства под «постимперским» углом зрения: нации, долгое время находившиеся под «имперским гнетом», наконец получили возможность реализовать право на самоопределение. Стремление США поддержать эти национальные проекты подпитывалось широко распространенным представлением об СССР как об империи — политической конструкции, созданной для подавления центром этнических меньшинств на периферии. Более того, существовало мнение — не слишком распространенное в США, но определенно преобладавшее на постсоветском пространстве — о том, что Российская Федерация и после распада СССР осталась имперской сердцевиной.

Желая помочь бывшим советским республикам в сохранении и укреплении независимости, с начала 1990-х годов США стали принимать участие в политических процессах, происходивших в государствах вокруг России. К концу 1990-х этот проект был в основном завершен: несмотря на затянувшиеся конфликты на этнической почве, в странах постсоветского пространства утвердились формальные атрибуты суверенитета.

Несмотря на это, некоторые изначальные аспекты американской политики не остались в прошлом. Они часто вырождались в неприкрытые игры по созданию противовеса России: цель укрепления суверенитета новых независимых государств смешивалась с противодействием всем формам российского влияния на постсоветском пространстве. Например, нефтепровод «Баку-Тбилиси-Джейхан», задуманный в 1990-х, отчасти рассматривался Вашингтоном как независимый источник доходов для Азербайджана и Грузии — в отличие от маршрутов советской эпохи, пролегавших по территории России. Сегодня необходимость в газопроводе «Набукко» обосновывается теми же аргументами несмотря на то, что заявленная цель укрепления государственности стран — производителей газа и транзитных государств давно достигнута.

Многие в США подозрительно относятся к размещению российских воинских контингентов где бы то ни было на постсоветском пространстве.⁸ Некоторые в Вашингтоне полагают необходимым добиться их полного вывода безотносительно конкретных обстоятельств за исключением тех случаев, когда принимающая сторона дала формальное согласие на присутствие российских войск.⁹ Это мнение стало официальной позицией США с момента, когда вслед за резолюцией американского Сената, с положениями которой президент США согласился в 1997 году, НАТО изменила условия ратификации адаптированного варианта Договора об обычных вооруженных силах в Европе (АДОВСЕ). Если изначально от России требовалось только согласие с фланговыми ограничениями, то теперь добавилась реализация соглашений, достигнутых на Стамбульском саммите ОБСЕ 1999 года относительно вывода российских войск из Грузии и Молдовы.¹⁰ Похоже, что ослабление влияния России в регионе имело для США приоритет перед другими внешнеполитическими задачами — в данном случае, модернизацией режима контроля над обычными вооружениями в Европе.¹¹

Придерживаясь избранного в начале 1990-х годов подхода к постсоветскому пространству, Вашингтон иногда закрывал глаза на авторитарный характер государственной власти в некоторых бывших советских республиках или находил возможным указывать на несовершенство российского политического устройства, игнорируя при этом аналогичные недостатки стран — соседей России. Так, бывший вице-президент США Р.Чейни, выступая в мае 2006 года в Вильнюсе, резко осудил несоблюдение прав человека в России, объявил балтийский регион «передовой линией свободы в современном мире», а затем вылетел в Астану для переговоров по вопросам энергетики и безопасности с президентом Казахстана Нурсултаном Назарбаевым, не отличавшимся приверженностью демократическим нормам.¹²

В частности, оценивая степень уважения постсоветскими лидерами принципов демократии, США зачастую не принимали во внимание отношение этих политических деятелей к этническим русским меньшинствам и русскому языку. Американцы закрывали глаза на явное противоречие между этнической дискриминацией и национализмом, с одной стороны, и демократией, с другой. Вашингтон поспешно списал озабоченность российских партнеров проблемами этнической дискриминации на «неоимпериалистические устремления» Москвы. Если учесть суровую (хоть и оправданную) критику нарушений прав человека в России, нет ничего удивительного в распространенном среди российской общественности и политической элиты убеждении, что США используют «двойные стандарты» в отношении России и ее соседей на постсоветском пространстве.

Следующий источник трений и напряженности в отношениях между Москвой и Вашингтоном — поддержка ими различных и взаимоисключающих региональных интеграционных проектов в области экономики и безопасности. Данное обстоятельство является еще одним проявлением проблемы инерции в политике. Москва привержена участию в Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), Евразийском экономическом сообществе (ЕврАзЭС), трехстороннем Таможенном союзе (включающем Россию, Беларусь и Казахстан), а также в двусторонних договоренностях о сотрудничестве в сфере безопасности с Арменией, Беларусью, Узбекистаном и Украиной. В свою очередь, США последовательно выступают за взаимодействие постсоветских государств с НАТО и поддерживают предложения ЕС об экономическом сближении с этими странами.

Столкновение различных проектов экономической и военно-политической интеграции развивается в силу институциональной инерции по нарастающей спирали. С точки зрения многих наблюдателей, подобное столкновение свидетельствует о «структурном» характере соперничества на постсоветском пространстве между США и Россией, которые якобы противостоят друг другу в силу неких «объективных законов» международных отношений. Однако если рассмотреть эту проблему под историческим углом зрения, то можно увидеть ее явную неструктурную и ситуативную причину — отсутствие проектов интеграции, которые охватывали бы все евразийское пространство.

С 1991 года НАТО и ЕС лишь «отгораживались» от России, фактически приглашая к членству только соседей России, но не ее саму. Это породило явление, которое мы предлагаем называть «интеграционной дилеммой» и которое представляет собой частный случай широко распространенной в международных отношениях «дилеммы безопасности». Термин «дилемма безопасности» обозначает ситуацию, в которой «шаги, предпринимаемые одними странами для укрепления своей безопасности, приводят — зачастую непреднамеренно и непредвиденно — к тому, что другие страны оказываются более уязвимыми».¹³ Если какое-либо государство рассматривает действия другого государства — независимо от его подлинных намерений — как угрозу своей безопасности, возникает дилемма. Стране, ощущающей угрозу, приходится делать непростой выбор: принять меры по увеличению своей обороноспособности (что может вызвать новый виток нестабильности и усилить взаимное чувство угрозы) или примириться со снижением уровня своей безопасности.

«Интеграционная дилемма» возникает в случае, если какое-либо государство воспринимает включение своих соседей в закрытый для нее оборонный альянс или экономическое сообщество как угрозу своей безопасности или экономическому процветанию.

Возьмем для примера военно-политические альянсы. Хотя декларируемый НАТО принцип «открытых дверей» формально применим и к России, членство России в Североатлантическом альянсе в среднесрочной перспективе представляется крайне маловероятным. Соединенные Штаты традиционно утверждали, что вступление соседних с Россией стран в НАТО позволит им чувствовать себя более защищенными, будет способствовать укреплению демократии и реформам в сфере безопасности в этих странах; следовательно, у России появятся стабильные и конструктивно мыслящие соседи. Многие в Вашингтоне неоднократно заявляли российским партнерам, что НАТО остается оборонительным альянсом, который никогда не нападет на Россию, и указывали на безосновательность, косность или неискренность озабоченности России расширением НАТО.

Подобные доводы Россию не убедили, и Москва попыталась противодействовать расширению НАТО посредством укрепления альтернативных союзов на постсоветском пространстве. Они приняли форму ОДКБ, ШОС и различных двусторонних договоров о безопасности с Арменией, Беларусью, Узбекистаном и Украиной.¹⁴ В свою очередь, Вашингтон не только отверг озабоченность России евроатлантическими интеграционными инициативами, но и объявил группировки, созданные при российском лидерстве на постсоветском пространстве, нелегитимными и неустойчивыми «бумажными тиграми», члены которых попали туда чуть ли не по принуждению. Руководствуясь убеждением в том, что ОДКБ в конце концов распадется, а его нынешние члены пожелают вступить в НАТО, США по сообщениям СМИ высказались против установления связей между НАТО и ОДКБ.¹⁵

«Интеграционная дилемма» возникает и в области экономического взаимодействия ЕС с постсоветскими государствами. В результате этого взаимодействия, поддерживаемого США, стороны приблизились к подписанию соглашений о «глубокой и всеобъемлющей зоне свободной торговли» (ГВЗСТ). Сближаясь с ЕС в рамках ГВЗСТ, страны-партнеры принимают часть законодательных норм Евросоюза(acquis communautaires), что является условием интеграции в экономическое и юридическое пространство ЕС. Как следствие, их торговые связи с другими государствами, в том числе с Россией, ослабевают. Поэтому неудивительно, что независимо от намерений ЕС Москва расценивает заключение соглашений о ГВЗСТ как угрозу своей экономической безопасности. В первую очередь это касается Украины, с которой у России сохраняются тесные торговые связи.

Поддерживая закрытые для России проекты взаимодействия с постсоветскими странами, США (зачастую непреднамеренно) ставили эти государства перед лицом взаимоисключающих альтернатив. В результате искусственно драматизированного выбора социально-политический раскол только углублялся, затрудняя рыночные реформы и демократизацию постсоветских государств. В других случаях развитие этих стран тормозилось реакцией России на «интеграционную дилемму».

¹⁰ См.: Ulrich Kiihn, «From Capitol Hill to Istanbul: The Origins of the Current CFE Deadlock», Institute for Peace Research and Security Policy at the University of Hamburg, Center for OSCE Research, Working Paper 19, December 2009.

¹¹ Как указывалось в недавнем докладе американского сенатора Ричарда Лугара, «в соответствии с резолюцией Сената США «О рекомендациях для документа по фланговым ограничениям для Договора об обычных вооруженных силах в Европе» 1997 года, США и союзники по НАТО с 2002 года придерживаются следующей позиции: ратификация адаптированного ДОВСЕ невозможна до тех пор, пока Российская Федерация не выполнит взятые на себя обязательства, касающиеся вывода оставшихся вооруженных контингентов из Грузии и Молдовы». См.: Sen. Richard Lugar, «Will Russia End Eastern Europe`s Last Frozen Conflict?», A Report to the Members of the Committee on Foreign Relations, United States Senate, February 8, 2011, p. 5, текст доступен по адресу: http://www.gpo.gov/sfsys

¹² «Text: Cheney`s Speech in Lithuania», May 4, 2006, http://www.nytimes.com/2006/05/04/world/europe/04cnd-cheney-text.html

¹³ Robert Jervis, «Was the Cold War a Security Dilemma?» Journal of Cold War Studies 3:1 (2001), p. 36. См. также: Robert Jervis, «Cooperation under the Security Dilemma», World Politics 30:2 (1978).

¹⁴ Интеграционные инициативы Москвы в области безопасности преследовали различные и менявшиеся со временем цели. Ни одна из этих инициатив не была непосредственно направлена на противодействие НАТО. Например, ташкентский Договор о коллективной безопасности был подписан в 1992 году, когда о планах расширения НАТО еще не было объявлено, а ОДКБ возникла лишь в 2002 году — после того, как расширение уже стало реальностью. Независимо от целей, которые преследовали инициаторы создания ОДКБ или ШОС, члены этих организаций сталкиваются с формальными ограничениями и техническими проблемами во взаимодействии с НАТО, которая, в свою очередь, позиционирует себя как главная организация в области безопасности в Европе и стремится к двустороннему сотрудничеству с постсоветскими странами. Москва же стремится доказать, что потребности в безопасности таких ее союзников как Армения, Беларусь или Казахстан, могут лучше всего быть удовлетворены посредством участия в ОДКБ или заключения двусторонних соглашений с Россией. Судя по сценариям военных учений последних нескольких лет, оборонное планирование ОДКБ, вероятно, не исключает возможности нападения со стороны государств — членов НАТО.

¹⁵ Joshua Kucera, «U.S. Blocking NATO-CSTO Cooperation», Eurasianet, February 12, 2011, http://www.eurasianet.org/node/62882

Этнические диаспоры из бывших советских республик играют в США заметную роль в дебатах об американской политике в отношении России и окружающих ее государств. Многие политики, активисты, лоббисты и эксперты, являющиеся выходцами из этих регионов, иногда действуют, исходя из убеждения в том, что Россия унаследовала амбиции Советского Союза, подавлявшего стремление стран, где жили их предки, к собственной государственности. Их эмоции и воззрения можно и нужно понять, поскольку многие из этих людей или их родственников были однажды вынуждены бежать из своих стран, спасаясь от преследования со стороны советского режима.

Свои узкие цели на постсоветском пространстве зачастую преследуют и некоторые государственные органы. Так, спецслужбы, очевидно, не изменили отношения друг к другу со времен окончания холодной войны, что приводит к межгосударственным трениям. Некоторые другие ведомства порождают проблемы или усиливают дух соперничества непреднамеренно. Например, заключение Агентством материально-технического снабжения Министерства обороны США непрозрачных контрактов на поставку топлива для базы ВВС в Манасе в 2010 году стало одним из факторов, дестабилизировавших политическую ситуацию в Киргизии и обостривших российско-американские отношения.¹⁹

Руководство постсоветских государств иногда также повышало ставки в российско-американской игре с нулевой суммой, сталкивая Москву и Вашингтон ради собственной политической или экономической выгоды и укрепления власти в своих странах. Это происходило как в процессе каждодневного взаимодействия на официальном уровне, когда предпринимались попытки максимально увеличить свободу маневра посредством вбивания клиньев между Москвой и Вашингтоном, так и в переломные моменты, когда некоторые постсоветские государства меняли свою внешнеполитическую ориентацию и «лояльность», чтобы добиться от нового «патрона» политической поддержки и материальной помощи. Ярким примером является Узбекистан, политическое руководство которого несколько раз изменяло свою позицию: вступало в ОДКБ, затем выходило из этой организации, однако в конце концов возвращалось. Другой урок «вбивания клиньев» преподал президент Беларуси Александр Лукашенко, который удержался у власти в конце 2010 года, используя конкуренцию между Россией и Западом за влияние на его страну.

Подобные ошибочные представления до сих пор почти не поддавались коррекции. Обе страны продолжают сомневаться в мотивах политики друг друга на постсоветском пространстве даже в 2011 году — после признания успеха двух лет российско-американской «перезагрузки». Многие политические деятели и обозреватели в США по-прежнему рассматривают отношения с Россией сквозь призму жесткого выбора: «перезагрузка» отношений с Москвой возможна, только если Вашингтон бросит «на произвол судьбы» другие страны постсоветского пространства.²⁰

Наборы терминов, которыми оперируют российские и американские аналитики, описывая ситуацию на постсоветском пространстве, также серьезно различаются, что способствует искаженному восприятию целей друг друга. Такие российские понятия, как «сфера влияния» или «привилегированные интересы», в США и на самом постсоветском пространстве склонны трактовать как обоснование претензий России на главенство, если не попытку восстановления Советского Союза. Однако значительное влияние России на постсоветском пространстве совсем не обязательно достигается за счет принуждения, не говоря уже о силовом «выдавливании» других стран.²¹

В свою очередь, такое американское понятие, как «свобода выбора альянса», не находит отклика в Москве — особенно после декларации Бухарестского саммита НАТО 2008 год, в которой было недвусмысленно заявлено, что Грузия и Украина «станут членами НАТО».²² Это было расценено Россией как доказательство намерения Североатлантического альянса навязывать членство в НАТО постсоветским государствам, не принимая во внимание степень их готовности или поддержку вступления в НАТО населением стран-кандидатов.

США в целом искренне выступают за развитие демократических институтов и процессов на постсоветском пространстве, что само по себе не является угрозой российским интересам. Тем не менее многие российские наблюдатели рассматривают содействие демократизации со стороны США как маскировку истинных американских намерений укрепить враждебные России режимы. Действительно, некоторые лидеры-реформаторы на постсоветском пространстве считают дистанцирование своих стран от России первоочередной задачей и стремятся заручиться в этом поддержкой Вашингтона. В свою очередь, США зачастую не стесняются хороших отношений с весьма авторитарными правительствами в постсоветских государствах. Поскольку Вашингтон сочетает это с резкой критикой внутриполитических процессов в самой России, у многих россиян создается ошибочное представление, что поддержка демократических преобразований в странах СНГ со стороны США — один из инструментов ослабления российского влияния в регионе.

Некоторые политики и эксперты в США полагают, что Россия насаждает авторитарный стиль правления в соседних странах и что подобная деятельность Москвы препятствует демократизации на постсоветском пространстве.²³ В качестве самого прямого доказательства этого утверждения обычно приводят тот факт, что Москва активно организует и спонсирует наблюдательные миссии на выборах в государствах СНГ. Например, эти миссии вполне предсказуемо вынесли вердикт о честности выборов 2010 года в Беларуси и Казахстане, хотя манипулятивный характер этих избирательных кампаний был очевиден всем. Тем не менее влияние таких групп наблюдателей минимально, а появились они во многом как следствие неверных представлений о намерениях наблюдательных миссий, поддерживаемых США.

Несомненно, в цели России никогда не входило содействие процессам политической трансформации в соседних странах. Однако учитывая, что процесс соответствующих преобразований продолжается и в самой России, было бы нереалистично ожидать от Москвы иного подхода. Еще одна сложность заключается в том, что попытки Москвы распространять русский язык и культуру на постсоветском пространстве часто воспринимаются как явная угроза.²⁴ Некоторые наблюдатели в США даже считают эти действия вызовом независимости постсоветских стран. По истечении двадцати лет после 1991 года можно без риска назвать эти опасения безосновательными.

Описанная палитра «инерционных» аспектов политики и неверных представлений друг о друге завела Москву и Вашингтон в тупик глубокого недоверия и полной неопределенности в отношении намерений будущих политических лидеров России и США. В результате внешнеполитическое и военное планирование двух стран проводится по принципу наихудшего сценария с последующей реальной подготовкой к нему. Соответственно, у политиков расцветают инстинкты игры с нулевой суммой (победу в которой на самом деле невозможно долго удерживать) и ослабляются стимулы к достижению согласия, поскольку стороны исходят из необходимости подготовки к соперничеству. Российских политиков трудно убедить в том, что их будущие партнеры в Вашингтоне не возьмутся всерьез за ослабление позиций России на постсоветском пространстве. Точно так же политики и стратеги в США зачастую исходят из уверенности в том, что Россия полна решимости установить неприкрытую гегемонию в соседних регионах, используя тактику запугивания — пусть не сегодня, но определенно скорее раньше, чем позже. В результате обе стороны начинают относиться к любому факту успешного сотрудничества как к случайности, расходуя много ресурсов на то, чтобы планировать ответные меры на случай недружественных действий другой стороны в будущем.

²⁴ См.: Alexa Chopivsky, «Turning Ukraine into a `Nation without Identity,`» RFE/RL, February 25, 2011,http://www.rferl.org/content/ukrainian_commentary/2320473.html

Августовская война 2008 года стала пиком взаимных упреков и обвинений по поводу политики России и США на постсоветском пространстве. Высокопоставленные чиновники тогдашней американской администрации настойчиво призывали дать прямой военный ответ на ввод российских войск в Грузию.²⁷ Тот факт, что российскому вмешательству предшествовала непрерывная эскалация насилия, кульминацией которой стала бомбардировка Грузией города, где дислоцировались российские миротворцы, был объявлен несущественным одним видным обозревателем — сторонником администрации Дж. Буша-младшего:

«Подробности действий сторон, в результате которых Россия начала войну против Грузии, не имеют большого значения. Можете ли вы сегодня вспомнить все детали Судетского кризиса, за которым последовало вторжение нацистской Германии в Чехословакию? Конечно нет, потому что тот неприглядный инцидент справедливо вспоминают сегодня только как второстепенный элемент более серьезной драмы».²⁸

Это леденящее кровь высказывание пользуется в Вашингтоне значительной поддержкой. В Москве также найдется много людей, которые столь же резко осуждают действия США на постсоветском пространстве.

Несмотря на устойчивый характер подобных умонастроений, за время «перезагрузки» российско-американских отношений две страны накопили неплохой опыт сотрудничества в постсоветских регионах. В частности, Россия и США совместно реализуют общие интересы в Киргизии. Они не стали вмешиваться в киргизские дела в ходе интенсивного внутреннего противоборства в 2010 году и решили воздержаться от неприятных неожиданностей друг для друга. Москва и Вашингтон также согласовали шаги по предотвращению гуманитарного кризиса в Киргизии. На встрече в июне 2010 года в Вашингтоне президенты Дмитрий Медведев и Барак Обама приняли совместное заявление по поводу киргизских событий.²⁹ С тех пор высокопоставленные дипломаты обеих стран, к компетенции которых относится Центральная Азия, неоднократно встречались для обсуждения ситуации в регионе.³⁰

В феврале 2011 года командующий российской базой ВВС в Канте (Киргизия) в сопровождении других офицеров, жены и детей, посетил своего американского коллегу в транзитном центре Манаса. Это была первая встреча американских и российских военных в этой местности несмотря на то, что в течение девяти лет они были дислоцированы всего в тридцати километрах друг от друга. А в апреле 2011-го состоялась первая трехсторонняя встреча представителей США, России и Киргизии для исправления ситуации, сложившейся вокруг контракта на поставку топлива на базу Манас.³¹

Данный эпизод лишний раз подчеркивает, что причины конфликтного взаимодействия США и России на постсоветском пространстве не носят структурного характера. Скорее всего, трения между ними были вызваны ситуативными факторами. В случае Киргизии никаких «системных сдвигов» не произошло в период с февраля 2009 года (когда Москва по сути дела предложила взятку в размере двух миллиардов долларов тогдашнему киргизскому президенту Курманбеку Бакиеву за закрытие базы в Манасе) по февраль 2011-го, когда российский командующий базой в Канте посетил Манас.

Изменилось лишь то, что американцы избрали президента, полагающего, что заведомо бесперспективная конкуренция на постсоветском пространстве не отвечает национальным интересам США. Когда он соответствующим образом изменил американскую политику, его российский коллега ответил взаимностью. Тем самым было наглядно продемонстрировано, что позиция и действия одной стороны влияют на действия другой — еще одна закономерность двусторонних отношений на постсоветском пространстве.

Конечно, нельзя переоценивать значимость позитивных и негативных событий вокруг Киргизии. Это не более чем символичный случай, однако он свидетельствует о возможности отойти от прежних методов, а значит, может служить сигналом о том, что сегодня открыт путь к решению более трудных вопросов.

Фактически ослабление напряженности и трений на постсоветском пространстве уже вышло за рамки ситуации в Киргизии. Избранный в 2010 году президент Украины законодательным путем исключил для своей страны членство в НАТО, положил конец традиции шумных ссор с Москвой, начатой его предшественником, и пошел на некоторые политические уступки — например, продление украино-российского договора об аренде военно-морской базы в Севастополе. Грузия остается источником трений между Москвой и Вашингтоном, однако поскольку НАТО вряд ли согласится принять в свои ряды государство, имеющее территориальные споры с одним из соседей альянса, евроатлантические устремления Тбилиси пока не могут быть реализованы. Таким о бразом, вступление в НАТО постсоветских республик в ближайшей и среднесрочной перспективе маловероятно по причинам, не зависящим от намерений или действий США и России.

Таким образом, в силу сложившихся обстоятельств напряженность между Россией и США ослабло, и в их противостоянии на постсоветском пространстве возникла пауза. Тем не менее фундаментальная требующая решения проблема сохраняется. Определенные вполне вероятные события в регионе могут свести на нет все успехи двух лет «перезагрузки» российско-американских отношений. Например, на президентских выборах 2015 года на Украине победу может одержать кандидат с политическими взглядами, похожими на те, которых придерживались предшественники нынешнего президента. Возобновление кампании по ускоренному присоединению Украины к НАТО может обострить «интеграционную дилемму» и ухудшить российско-американские отношения. Вооруженный конфликт между Грузией, с одной стороны, и Россией и/или властями Абхазии и Южной Осетии, с другой, может вспыхнуть в любой момент — особенно в свете последних взаимных обвинений, выдвигаемых Тбилиси и Москвой. Грузия подозревает Россию в организации подрывной деятельности на своей территории, а Россия обвиняет Грузию в попытке разжигать сепаратистские движения на Северном Кавказе. Наконец, нельзя исключать вспышек массовых протестов против находящихся у власти элит практически в любой стране постсоветской Евразии. При таком развитии событий «старые инстинкты» наверняка приведут Москву и Вашингтон к поддержке противоположных сторон.

Подобные непредвиденные обстоятельства создали бы серьезные проблемы для российско-американских отношений. Чтобы справиться с проблемами и сохранить выгоды, которые обе стороны получают от усиления сотрудничества, потребовались бы сдержанность и искусная дипломатия, которых так не хватало США и России в постсоветскую эпоху. Таким образом, можно с достаточными основаниями предположить, что нынешняя пауза в неконструктивном соперничестве между США и Россией на постсоветском пространстве носит ситуативный, преходящий характер и вряд ли будет продолжаться по инерции.

²⁹ Совместное заявление президентов Российской Федерации и Соединённых Штатов Америки в связи с ситуацией в Киргизской Республике, 24 июня 2010 года, http://news.kremlin.ru/ref_notes/616

³⁰ United States Department of State, «Press Release: Assistant Secretary Robert O. Blake, Jr. Travels to Tajikistan and the Russian Federation», August 26, 2010, http://www.state.gov/r/pa/prs/ps/2010/08/146311.htm; Министерство иностранных дел Российской Федерации. Сообщение для СМИ «О встрече статс-секретаря — заместителя Министра иностранных дел России Г.Б.Карасина с заместителем Государственного секретаря США Р.Блейком». 2 сентября 2010. http://www.mid.ru/bdomp/Brp_4.nsf/arh/235BB240B1AD42A6C3257792003278B5?OpenDocument; Министерство иностранных дел Российской Федерации. Сообщение для СМИ «О встрече статс-секретаря — заместителя Министра и ностранных дел России Г.Б.Карасина с помощником Государственного секретаря США С.Эллиот». 22 марта 2011. http://www.mid.ru/bdomp/Ns-rsam.ns^arh/432569D80021825EC325785B004A2FE0?OpenDocument

³¹ Joshua Kucera, «Russians Make First-Ever Visit to Manas», Eurasianet, February 26, 2011, http://www.eurasianet.org/node/62912; and Deirdre Tynan. «Kyrgyzstan: Pentagon to Revamp Manas Fuel Supply Arrangements», Eurasianet, May 5, 2011, http://www.eurasianet.org/node/63428

После киргизских событий весны 2010 года стало ясно, что подобные меры обеспечения прозрачности не обязательно должны быть формальными и взаимными в каждый момент времени. В случае Киргизии американское политическое руководство предписало чиновникам обеспечить открытость в отношении американских программ в этой стране («выложите наши карты на стол»). В конце концов, Москва также «раскрыла свои карты», но даже если бы она не сделала встречного шага, дополнительная ясность по поводу деятельности США в Киргизии в любом случае отвечала американским интересам.

Во-вторых, после введения процедур по обеспечению прозрачности Москва и Вашингтон могли бы начать регулярные рабочие консультации по региональной проблематике. Официальным лицам в российских и американских государственных ведомствах, отвечающим за отношения с постсоветскими странами, стоило бы поддерживать регулярные контакты и периодически встречаться друг с другом. Целесообразно не ограничиваться совещаниями российских представителей, занимающихся США, с американскими коллегами, занимающимися Россией. Например, американским официальным лицам, отвечающим за политику США на Южном Кавказе, стоило бы регулярно посещать Москву, а их российским визави — Вашингтон. Российские и американские послы в постсоветских государствах также могли бы наладить каналы связи непосредственно друг с другом и при необходимости совместно встречаться с официальными лицами страны, в которой они работают. В местах дислокации вооруженных сил США и России их представителям стоило бы искать возможности для налаживания регулярного и откровенного взаимодействия друг с другом и с официальными лицами принимающей страны.

Эти каналы коммуникации должны использоваться как для обсуждения положения дел на постсоветском пространстве, так и для выражения озабоченности одной стороны действиями другой. К сожалению, официальные Вашингтон и Москва обычно высказывают подобное беспокойство в пресс-релизах и интервью средствам массовой информации, публично осуждая политику противоположной стороны. Что еще хуже, российские и американские представители демонстрируют свое недовольство политическим руководством постсоветских стран либо напрямую, либо через комментарии для местных СМИ. Даже если Москва и Вашингтон не намереваются «выкручивать руки» своим партнерам, подобные шаги создают впечатление давления, «вбивания клиньев» или игры в «уравновешивание влияния».

В-третьих, и Москва и Вашингтон могли бы получить ощутимую выгоду для себя самих, российско-американских отношений и своих связей с постсоветскими странами, хотя бы просто скорректировав публичную риторику. Во многих случаях нынешняя риторика только мешает использующей ее стороне достигать своих стратегических целей. Например, с учетом унаследованного от холодной войны восприятия угроз, фраза «сфера влияния», произносимая высокопоставленными российскими чиновниками, на самом деле только подрывает влияние России в постсоветских государствах, ожесточая местные элиты и общественность и вызывая ответную реакцию в Вашингтоне. Создается впечатление, что российские официальные лица не понимают особенности восприятия их партнерами определенной терминологии и тона высказываний; они нарочито пренебрегают тем, какое воздействие некоторые их высказывания производят на соседние страны и Вашингтон. Американские официальные лица проявляют аналогичный дефицит политической чуткости, когда, к примеру, называют Абхазию и Южную Осетию всего лишь «грузинскими территориями». В контексте нынешнего восприятия сложившейся ситуации и недавней истории этнических репрессий, при использовании подобного термина создается впечатление, будто США полностью отрицают стремление абхазов и осетин к самоопределению независимо от того, какую форму оно могло бы принять.

В-четвертых, политическим лидерам и стратегам в Москве и Вашингтоне стоило бы стремиться к пониманию внутриполитических стимулов и ограничений, которые во многом определяют действия России и США на постсоветском пространстве. Например, российские аналитики и официальные лица до сих пор отказываются принять инстинктивное отторжение «больших сделок» (ситуаций, когда два крупных государства кулуарно определяют судьбу третьей малой страны) носителями американской политической культуры. Особенно ярко это отторжение, обусловленное известным историческим багажом холодной войны, проявляется у американцев в ходе обсуждений с Москвой стран — соседей России. Кроме того, российские официальные лица, как представляется, еще меньше готовы учитывать то, каким образом это наследие истории повлияло на восприятие самими постсоветскими государствами действий великих держав. Российской стороне было бы целесообразно принимать во внимание, что любые предложения Соединенным Штатам, содержащие намек на «большую сделку», в Вашингтоне скорее всего не будут рассматриваться всерьез. Даже если кто-либо из американских политических деятелей не возражал бы против подобной сделки, он никогда не пошел бы на нее, поскольку такое согласие равноценно политическому самоубийству.

Аналогичным образом многие в США, вероятно, не осознают, что Москва никогда не будет положительно реагировать на заверения в том, что членство соседей России в НАТО и ЕС будто бы в конечном итоге обернется для России благом — сколь часто ни повторяй этот рефрен.³³ Было бы странно ожидать от какой бы то ни было страны поддержки вступления соседних государств в организации, закрытые для данной страны, особенно когда она видит для себя конкретные издержки присоединения соседей к этим организациям. Как следствие, кому бы то ни было сложно убедить российских официальных лиц сохранить преференции — зону свободной торговли или благоприятный иммиграционный режим — для любой страны независимо от желания ее правительства вступить в НАТО или ЕС. Сам по себе отказ Москвы от преференций для государств, стремящихся участвовать в закрытых для России интеграционных проектах, не является «запугиванием малых стран» или проявлением «российского неоимпериализма».

В-пятых, руководству обеих стран было бы целесообразно не только отказаться от бесполезной конфликтной риторики, но и найти способы просигнализировать о своем намерении стремиться к взаимовыгодному взаимодействию. Самое важное — публично отвергнуть тезис о «непримиримых разногласиях» между Москвой и Вашингтоном на постсоветском пространстве и дополнительно заверить в этом по соответствующим каналам официальных лиц из постсоветских государств. Такой процесс взаимного убеждения в позитивных намерениях не требует больших затрат, однако сулит большие дивиденды.

В этом отношении ситуация значительно улучшилась за последние два года. Так, президент Обама заявил во время визита в Москву в июле 2009 года:

«К несчастью, однако, порой возникает ощущение, что верх берут старые предрассудки, старое мышление — концепция могущества, коренящаяся в прошлом, а не в будущем. От XX столетия нам досталась в наследство точка зрения, будто Соединенным Штатам и России суждено вечно быть антагонистами, будто могучая Россия или могучая Америка могут самоутвердиться только в противостоянии друг другу. Наконец, еще с XIX века бытует представление, что мы неизбежно будем соперничать за сферы влияния и что великие державы должны создавать соперничающие блоки для того, чтобы уравновешивать обоюдную мощь. Оба эти представления неверны».³⁴

Президент Медведев отозвался на мысль своего американского коллеги в июне 2011 года, заметив:

«Смешно в XXI веке говорить о том, что мир поделён на части и за каждую часть отвечает какое-либо государство: за эту часть — Америка, за эту — Россия, за эту — Китай. Это просто несерьёзно, это не соответствует и моим представлениям».³⁵

В апреле 2011-го заместитель министра иностранных дел России Григорий Карасин, занимающийся делами постсоветского пространства, «предвосхитил» тезисы российского президента:

«Россия не претендует на какую-то исключительную роль в центральноазиатских делах и открыта к сотрудничеству с другими государствами… Россия продолжает считать, что центральноазиатский регион может быть ареной широкого международного сотрудничества в целях обеспечения его стабильности и безопасности, устойчивого экономического развития».³⁶

Наконец, обоим правительствам стоило бы также проявлять бдительность в отношении действий различных групп интересов, элементов государственного аппарата и бизнес-лобби, пытающихся закрепить ситуацию соперничества в российско-американских отношениях, исходя из своих узких целей, зачастую не совместимых с национальными интересами. Руководству России и США, возможно, было бы целесообразно предпринять меры по нейтрализации деструктивного влияния подобных субъектов, если обстоятельства позволяют. Это является нелегкой задачей, поскольку на практике трудно разграничить «подлинно национальные» и «узкие» интересы. Тем не менее некоторые меры на этом направлении могли бы быть предприняты, причем для этого не требовалось бы отказывать какой-либо группе в праве выражать свою точку зрения и доносить озабоченность до соответствующих политических институтов.

Совместно со своими парламентами и независимыми экспертами официальным лицам было бы целесообразно проявлять бдительность и брать на особую заметку те предложения или инициативы, которые служат интересам одной конкретной группы (корпорации, правительственного ведомства, бизнес-лобби и др.), но при этом мешают достижению других целей в двусторонних отношениях. Политическим деятелям стоило бы публично или на межведомственном уровне высказываться против подобных предложений. Если попытки безответственного лоббирования определенных местнических интересов решительно порицаются, то ожидания носителей таких интересов значительно снижаются.

Так, деловые споры между американскими и российскими фирмами на постсоветском пространстве было бы нецелесообразно искусственно возводить в ранг стратегических, государственных интересов. Конечно, правительства не могут полностью игнорировать факт конкуренции между российскими и американскими компаниями, стремящимися максимизировать прибыль от своего бизнеса в постсоветских государствах. Долг каждого правительства — помогать за границей бизнесменам из своей страны. Однако официальным лицам стоило бы проявлять откровенность друг с другом и честность перед общественностью своих стран, когда сталкиваются только деловые интересы. В этих случаях Москве и Вашингтону можно рекомендовать открыто признать наличие разногласий и обсудить их реальную значимость. Если они будут действовать таким образом, а не возвышать проблему до уровня «стратегических интересов» или «интересов государственной безопасности», конкуренция между экономическими игроками будет восприниматься как повседневная и неизбежная реальность.

Сознавая, что проблемы в российско-американских отношениях зачастую провоцируются определенными узкими интересами, подобные споры стоит рассматривать в общем контексте и через призму всего комплекса взаимодействия между Россией и США. На деле это означает необходимость соотносить возникающую проблему с другими, которые были успешно разрешены в прошлом, и в то же время помнить о выгодах от остальных аспектов российско-американского взаимодействия. Чтобы не позволить одиночной проблеме запустить порочную спираль эскалации и торпедировать тем самым весь комплекс отношений, было бы полезно воздерживаться от заявлений в том духе, что разрешение именно этой проблемы якобы является «непременным условием» успешного продолжения российско-американского диалога.

³⁶ Цит. по: «Стабильность в России и ситуация в Центральной Азии взаимосвязаны — замглавы МИД РФ». РИА «Новости». 2011. 13 апреля.

Во-вторых, Россия и США могли бы не только открыто обсуждать вопросы, по которым между ними имеются принципиальные расхождения, но и сообща работать по направлениям, не требующим согласия в отношении статуса Абхазии и Южной Осетии и представляющим взаимный интерес. Например, Москва и Вашингтон могли бы достичь более высокой степени прозрачности в вопросах военного присутствия в зоне грузинских конфликтов.

В-третьих, России и США было бы целесообразно отказаться от заявлений в стиле, вошедшем в привычку на протяжении 2008-2011 годов. Москва могла бы постараться смягчать тон в моменты, когда хотелось бы клеймить «режим Саакашвили», а Вашингтону, вероятно, не стоило бы выступать с осуждением любого визита российских официальных лиц в Абхазию и Южную Осетию.

Если Москва или Вашингтон считают для себя проблемой стремление некоторой постсоветской страны вступить в какую-либо организацию, им стоит в первую очередь поделиться своей озабоченностью с самой организацией, избегая публичного осуждения подобных устремлений и не предпринимая попыток убедить власти страны-кандидата изменить свой курс. Пока в таких ситуациях принято обсуждать проблему непосредственно с правительством страны-кандидата и пытаться сподвигнуть местных стратегов на изменение принятого решения. России и США было бы целесообразно исчерпать все возможности восстановления доверия по спорному вопросу между организациями, где они являются лидерами, прежде чем втягивать в дискуссию другие стороны. Обоим государствам также можно рекомендовать избегать громких публичных заявлений о действиях друг друга на постсоветском пространстве до проведения необходимых консультаций.

Предлагаемые правила взаимодействия не предполагают наделения ни одной из сторон правом накладывать вето на решения, принимаемые другой стороной. Свобода маневра всех стран и организаций не должна сужаться по сравнению с текущим моментом. Эти правила также не требуют радикальных изменений в структуре многосторонних альянсов в Западной и Центральной Европе и на постсоветском пространстве — например, каких бы то ни было мораториев на дальнейшее расширение альянсов или заключения далеко идущих юридически обязывающих договоров. Предлагается лишь процесс консультаций и повышения прозрачности взаимных намерений. В краткосрочной перспективе это дало бы лучшие шансы найти решения, выгодные для России, США и государств постсоветского пространства. Может оказаться, что для снятия возникающих противоречий совсем не обязательно начинать формальный переговорный процесс. Возможно, одно только следование предлагаемым принципам позволило бы снизить напряженность, возникающую вследствие нездоровой конкуренции интеграционных проектов на постсоветском пространстве.

В сегодняшних политических условиях даже начало процесса создания общих альянсов и интеграционных институтов («большого шатра») представляется маловероятным, не говоря уже о возможностях его успешного завершения. Однако от этого грандиозная задача не становится менее актуальной.

В краткосрочной перспективе даже при сохранении «интеграционной дилеммы» США и Россия могли бы адаптировать нынешнюю политику таким образом, чтобы она отвечала их национальным интересам и была выгодна постсоветским государствам. Но даже если Вашингтон и Москва смогут выйти из игры с нулевой суммой на постсоветском пространстве, определенная степень конкуренции между ними все равно сохранится — особенно в сфере бизнеса. Вместе с тем подобная конструктивная конкуренция будет отличаться от нынешней в нескольких немаловажных аспектах: она не станет тормозить процессы трансформации в постсоветских странах, не поставит под угрозу другие области российско-американского сотрудничества и позволит Москве и Вашингтону наладить взаимное доверие в достаточной мере, чтобы добиваться прогресса в этих областях. В случае перехода российско-американского соревнования в «здоровую» форму также стало бы очевидно, насколько существующие мотивы и методы конкуренции между США и Россией оторваны от реального положения вещей в регионе. Если трезво взглянуть на представителей постсоветских стран, наработавших за двадцать лет богатый опыт манипулирования Москвой и Вашингтоном, и на решимость Китая продвигать свои интересы на постсоветском пространстве безотносительно намерений России или США, нынешняя российско-американская игра с нулевой суммой предстанет в виде не более, чем боя с тенью.

Выход из этой игры принес бы явные выгоды постсоветским государствам, а также России и США. Снижение напряженности в российско-американских отношениях позволило бы политическим лидерам постсоветских государств сосредоточиться на решении социально-экономических проблем, с которыми сталкиваются их страны. В 2011 году формальному суверенитету и независимости одиннадцати постсоветских республик уже ничто не угрожает. Однако все они в разной степени страдают из-за низкого качества государственного управления, разъедающей общество коррупции, экономического неравенства, деградации человеческого капитала, слабых политических институтов, этнических конфликтов и неразвитости гражданского общества. Игры с нулевой суммой, которые ведутся на постсоветском пространстве Россией и США, не были причиной этих проблем, но зачастую усугубляли их и уж точно не способствовали их решению. Если бы Москва и Вашингтон нашли в себе силы сообща заняться проблемами постсоветского региона, включая затянувшиеся конфликты на этнической почве, местные элиты уже не могли бы убеждать общественность в том, что в бедах их стран виноваты «внешние силы».

Более активное двустороннее и многостороннее сотрудничество позволило бы США, России и другим странам региона лучше справиться с возможными последствиями приближающегося сокращения контингентов США и НАТО в Афганистане. Сегодня примерами эффективного многостороннего сотрудничества являются лишь транзит военных и невоенных грузов, а также несколько успешных совместных операций, направленных на противодействие производству и распространению наркотиков. Когда же начнется полномасштабный вывод американских войск, многостороннее сотрудничество станет непременным условием стабильности в Афганистане и окружающем его регионе. Вывод Международных сил содействия безопасности может породить новые угрозы для региона и усугубить старые. При этом эффективное региональное сотрудничество могло бы обеспечить стабильность, необходимую для достижения устойчивого политического урегулирования в Афганистане.

Снижение накала игры с нулевой суммой на постсоветском пространстве как источника напряженности может привести к значительному улучшению российско-американских отношений. Для России хотя бы частично потеряет актуальность «гарантированное взаимное уничтожение» — ядерная стратегия времен холодной войны. Соответственно, легче будет осуществлять контроль над вооружениями и пресекать распространение ядерных материалов. Если бы Вашингтон предпринял усилия, необходимые для выхода из игры с нулевой суммой на постсоветском пространстве, Москва, для которой оно имеет большое стратегическое значение, получила бы четкий сигнал относительно американских намерений. (Российско-американское сотрудничество в ограничении ядерных амбиций Ирана является «зеркальным отражением» этого явления. Здесь солидарность Москвы с Вашингтоном послужила столь же мощным сигналом ввиду особого значения, которое придается иранской ядерной проблеме в США.) Говоря шире, урегулировав неконструктивные противоречия на постсоветском пространстве, США и Россия смогли бы высвободить ресурсы для ответа на актуальные вызовы и возможности XXI века. Оборонные и экономические альянсы занялись бы поиском возможностей обеспечить всеобщую безопасность и процветание вместо того, чтобы продолжать нынешнее «перетягивание каната» в попытках переманить новых членов.

Добиться такого исхода будет нелегко. Нам остается только надеяться, что все заинтересованные стороны скорее раньше, чем позже найдут в себе силы заняться решением этой проблемы.