Старая преподавательская шутка. Накануне 1917 года Россия стояла на краю пропасти. После 1917 года она сделала огром­ный шаг вперед»… Сто лет назад мы оказались перед чудовищной развилкой. Все задачи, решение которых давало шанс на мирное развитие, были долгосрочными. Превращение расхристанного пролетариата в цивилизованный рабочий класс. Переход из то­тальной общины к фермерству по датским образцам. Эволюция самодержавия в конституционную монархию. А процессы, ко­торые в России назревали и отчасти шли, вели к скоропостиж­ному обвалу, который все вменяемые силы отодвигали врозь — и тем самым приближали как могли. Государь — семейственностью, кадровой чехардой и распутинщиной, Столыпин — своими висе­лицами, левые интеллигенты — словоблудием, священники — на­деждами на черносотенцев.

При всем тотальном различии контекстов мы опять перед той же развилкой. Задачи долгие; горизонты короткие; все действуют врозь. Большинство представителей элит убеждены, что модер­низация — проблема управленческая; «правильная» тактика ведет к победе, «неправильная» — к провалу. Между тем, как показало проведенное под руководством Александра Аузана исследование «Культурные факторы модернизации» ¹ , после Второй мировой на путь модернизации вступило полсотни стран, но преуспели толь­ко те, кто неуклонно работал с ценностями, с национальной кар­тиной мира. Сохраняя своеобразие и при этом меняясь. Гонконг, Япония, Тайвань, Сингапур и Южная Корея. Не западные страны, а восточные. Не вестернизированные. Косные. Традиционные. Но решившиеся на долгие перемены. И не потерявшие себя.

Сегодня часто приходится слышать, что причина успеха дан­ной группы стран — в исповедуемой ими конфуцианской этике. Но пока они не предъявили миру столь убедительный результат, никто не знал, что конфуцианская этика способствует модерни­зации. Наоборот, господствовало устойчивое мнение о «непод­вижности», «неизменности» и однотипности «азиатского пути». Тут связь скорей обратная: модернизационный потенциал кон­фуцианства выявлен в процессе прорыва, благодаря тому, что с культурно-историческим опытом здесь осознанно работали, взаимодействовали с ним. Более того, выход на устойчивую тра­екторию экономического развития сопровождался во всех этих странах снижением дистанции граждан по отношению к власти, ростом статуса ценностей самовыражения, самореализации, лич­ной ответственности за свою судьбу. Чем шире эти ценности рас­пространялись в обществе, тем устойчивей становилась траекто­рия экономического развития. И наоборот. Там же, где элита не работала с гуманитарной сферой, с ценностной шкалой, ничего не получилось. Самый поучительный пример — Аргентина.

Это значит, что модернизация предполагает запуск долго­срочного социокультурного процесса; если перед глазами работ­ника стоит образ общины, а вы понуждаете его к фермерству, не надейтесь на торжество столыпинской реформы. Если честно за­работанные деньги не являются мерилом успеха, производитель­ность труда не вырастет, как ни повышай зарплату. Вопрос не в том, учитывать ли культурные факторы модернизации, а лишь в том, как с этими факторами работать. Революционно обнулять или поступательно взаимодействовать.

Сегодня нет недостатка в утопиях культурных революций, имеются трактаты об охранительной «суверенной модерниза-ции» ² ; общего понимания того, что нам необходима поступа­тельная культурная эволюция — нет. Как нет системных практик, основанных не на сохранении и не на разрушении, а именно на обновлении любой реальности. В том числе реальности социо­культурной. Зато есть избыток архаических институтов, основан­ных на поддержании и воспроизводстве эталонных образцов. И нарастающий вал авангардных практик, которые демонстративно разрывают с косными образцами.

Архаична Академия наук, и никакие попытки ее реформиро­вать ни к чему хорошему не ведут; авангардным является проект «Сколково», уникальную модель которого невозможно тиражи­ровать; революционна природа пермского культурного проекта. Задача в том и заключается, чтобы предъявить стране и миру воз­можность резкого единоличного прорыва, а не в том, чтобы по­ставить дело научных инноваций на конвейер. Архаике найдется место в обновленной России; штучный авангард заставляет шеве­литься остальных, но если не создать идеологию ненасильствен­ного обновления всей сферы общественных отношений, экономи­ческих практик, культурных установок, то крайне сложно будет выйти на траекторию модернизации без колоссальных потрясе­ний, без нового русского раскола.

В отличие от архаики, социальный модерн предполагает измене­ние реальности, последовательную работу с устоявшейся традицией, обновление ценностей и институтов. В отличие от авангарда, он не отрицает устоявшиеся модели только потому, что они существуют давно. Он воспроизводим, как сам стиль модерн, который когда-то быстро распространился по всей Европе. Авангардный «Черный квадрат» навсегда остается одним-единственным «Черным квадра­том», сколько бы авторских копий Малевич ни сделал. Архаические «Грачи прилетели» Саврасова не могут быть изменены, их невозмож­но варьировать, только повторять. А дом, построенный в стиле мо­дерн, может быть маленьким или большим, дорогим или дешевым; он может находиться в столицах или в глухой провинции.

В этом отношении российская традиция модернизации не враг, а в некоторых случаях союзник. Чтобы проверить, причем в максимальном приближении к реальности, насколько верны наши предположения и тезисы, было проведено социологическое исследование, основанное на опросе соотечественников, живу­щих и работающих в модернизированных странах или в западных компаниях, представленных в России. То есть в тех условиях, ко­торые должны возникнуть в случае успешного запуска модерни­зации в России. Исследование было проведено весной 2011 года Центром независимых социологических исследований в России (Санкт-Петербург), США (штаты Мэриленд и Нью-Джерси) и ФРГ (Берлин и Северная Рейн-Вестфалия). Два главных исследо­вательских вопроса, сформулированных авторами:

• Существуют ли специфические культурные черты, принци­пиально отличающие российского работника от его коллег в веду­щих странах Запада?
• Какова связь между выявленными чертами и процессами экономической модернизации?

Авторы считают, что при исчезновении внешних социально-политических, экономических и прочих институциональных барьеров молодой «креативный класс» легко раскрывает свои модернизационные возможности, на равных конкурируя с за­падными коллегами в рамках устоявшихся правил. И никакие факторы традиционности им в этом совершенно не мешают; наши культурные установки вполне совместимы с модернизи­рованной средой обитания. (Хотя культурные установки помо­гают российским работникам в большей степени строить карье­ру предпринимателей на малых инновационных предприятиях, чем карьеру исполнителей в крупных корпорациях.) А у тех, кто закончил американскую или европейскую школу, никаких специфических установок в сфере трудовой и организационной этики нет; культурная принадлежность к «русскому миру» вы­ражена не в особенностях социального поведения, в том числе экономического, а в особом эмоциональном, эстетическом, бы­товом обиходе.

Значит, если не ломать, не обнулять традицию, не идти на ко­лоссальные цивилизационные риски и культурно-политические из­держки, связанные с практикой «культурной революции», но просто убирать барьеры и втягивать людей в модернизационные процессы, то зрелая часть «креативного класса» сумеет вписать свои сложив­шиеся ценности и установки в новую среду и новую реальность. А что до следующего поколения, то оно станет носителем модерниза-ционных ценностей, если удастся превратить российскую школу в институт ненасильственной гуманитарной модернизации.

Между тем, если в позднесоветской модели культурно-образовательной политики торжествовал тотальный идеологи­ческий подход, то сегодня ставка сделана на столь же тотальную прагматику. Литература, история, художественное воспитание последовательно смещаются на периферию образовательных процессов. Но все замеры говорят о том, что, снижая количе­ство часов на историю и литературу, мы не получаем взамен ро­ста научно-технических знаний. И при этом только школа может решить политическую задачу формирования общероссийско­го гражданского сознания, без чего невозможно сохранение и развитие единой территории, государственного тела России. И только школа (что подтвердили и результаты прилагаемого со­циологического исследования) может заново и без революцион­ных потрясений сформировать систему ценностей следующего поколения, связав установки начинающейся модернизации с культурно-исторической традицией.

Ответственны за это в первую очередь история и (в силу специфики русской культурной традиции) литература. Именно они призваны формировать картину мира, сознание сложного человека, свободного и ответственного россиянина. А слож­ный человек для сложного общества — это главное условие мо­дернизации.

Именно поэтому участникам XIX ежегодной Ассамблеи Совета по внешней и оборонной политике (СВОП), проходившей в апреле 2011 года, была предложена для обсуждения тема «Культура, буду­щее России, ее место в мире». При этом под культурой понимались не только и не столько искусство, литература, театр, сколько вся сеть общественных институтов, порождающих, сохраняющих, из­меняющих, разрушающих и снова создающих смыслы. То есть и школа, и кино, и телевидение, и правовая традиция, и язык, и ре­лигия, и наука, и университетская среда, и военная мысль, и поли­тическая философия. Все, что формирует ту картину мира, кото­рая стоит перед глазами общества в целом и каждого гражданина в частности; все, что определяет наше отношение к реальности. А от этого отношения напрямую зависит, какие решения политиков пройдут, а какие упрутся в невидимую преграду, и либо увязнут в трясине, либо дадут непоправимую трещину.

Представители политической, дипломатической, военной элиты вместе с социологами, литераторами, педагогами, учеными-гуманитариями размышляли над тем, действительно ли суще­ствует русская культурная матрица, которая ограничивает (или предполагает?) модернизацию.

Четырем сессиям Ассамблеи соответствуют четыре раздела данной книги.

В первом рассмотрена сама проблема культурной матрицы.

Во втором поставлен вопрос о том, неизбежно ли прохожде­ние через стадию этнокультурного национализма при вступлении страны в процесс модернизации.

В центре третьего — проблема современной школы как поли­тического института культурной модернизации.

В четвертом говорится о языке как носителе ценностной кар­тины «русского мира».

Каждый раздел открывается статьями основных докладчиков, продолжается наиболее интересными фрагментами дискуссии (этот подраздел мы называем «Контекст»), завершается «особой папкой», в которой использованы материалы, подготовленные к Ассамблее обозревателем «Российской газеты» Евгением Шеста-ковым — интервью, отрывки из статей на заданную тему.

Почему мы убеждены, что сегодня вопрос о культуре при­обретает политическое значение? По той простой причине, что культура формирует ту картину мира, которая стоит перед гла­зами большинства и с которой оно подсознательно сверяет все свои жизненные решения. Все, что расходится с картиной мира, отторгается; все, что совпадает, получает эффект усиления. Есть американская картина мира, в ней индивидуализм стоит на пер­вом месте, гордость за свободную Америку — на втором, вера в то, что каждый может попытаться сам построить свою судьбу — на третьем, но и про веру в Бога забывать не следует. Есть сканди­навская картина мира, коллективистская, во многих отношени­ях зеркально противоположная американской. Только попробуй противопоставить себя гражданскому обществу, самоуправляю­щемуся коллективу — мало не покажется; высшая ценность — не рисковать, не выламываться из общего ряда, а умение договорить­ся обо всем и железно соблюдать договоренности. Есть республи­канская французская; есть умеренно-монархическая испанская; есть либерально-католическая в Чили… Те политические, эко­номические, военно-стратегические, инженерные, экологические решения, которые запросто проходят в США, потому что соот­ветствуют общепринятым взглядам данного общества, будут от­вергнуты в Дании или Швеции. Равно как и наоборот. Тот хомут, который по шее французу, будет немедленно сброшен чилийцем. Поэтому сейчас, когда модернизация кажется единственным шан­сом для России выскочить из цивилизационного тупика, необхо­димо выяснить: какова же наша картина мира? в чем заключается наша традиция? каковы ее константы и есть ли они в принципе?

Сработать быстро — не получится. Собственно, поэтому и ну­жен новый общественный договор, что только на его основе мож­но попытаться выиграть у истории катастрофически сокращаю­щееся время. Если отказаться от него — есть твердая гарантия, что ничего не выйдет. Если попытаться выбрать лозунг «перемены без насилия», то никаких гарантий нет. Ни плохих, ни хороших. Есть только шанс. Но, как говорится, Абрам, дай Богу шанс, купи лотерейный билет.

¹ Культурные факторы модернизации. А.А. Аузан (руководитель проекта), А.Н. Архангельский, П.С. Лунгин, В.А. Найшуль. При участии: А.О. Ворончихиной, Н.В. Зверевой, А.В. Золотова, Е.Н. Никишиной, А.А. Ставинской // Фонд «Стратегия 2020». Ссылку на слайды презентации см.:http://www.strategy-2020.ru/ru/article/modernizatsiya-gumanitarnyi-blok.

² Ср.: Фролов К. Третий Рим: суверенная модернизация. // KM.ru 2010. 26 октября ( www.km.ru/news/tretij_rim_suverennaya_moderniza); Ашкеров А. Модернизация как культурная революция // Полит. ру. 2011. 1 марта ( www.polit.ru/article/2011/03/01/aa010311 ). Разумеется, мы не ставим эти работы на одну доску, уровень их несопоставим, но само наличие таких проектов характерно.