БИТВЫ ЗА ИСТОРИЧЕСКУЮ ПАМЯТЬ В XXI ВЕКЕ
Алексей Миллер , Антон Беспалов
Как России защищать свой нарратив о Второй мировой войне?
Поддерживаемый Россией нарратив, где нацизм – абсолютное зло, в сокрушении которого ключевую роль сыграл Советский Союз, уступает место в качестве доминирующего контрнарративу, продвигаемому странами Восточной Европы. Тезис о том, что Советский Союз несёт равную ответственность с Германией за развязывание Второй мировой войны, постепенно становится общеевропейским мейнстримом, что влечёт за собой важные последствия для статуса России на международной арене. О том, как сложилась эта ситуация и какой может быть политика в России в этих обстоятельствах, заместитель главного редактора valdaiclub.com Антон Беспалов говорит с профессором Европейского университета в Санкт-Петербурге Алексеем Миллером.
Недопустимость пересмотра итогов Второй мировой войны является важнейшим постулатом российской политики в области исторической памяти. Судя по освещению в СМИ, наиболее эмоциональную реакцию у нас вызывают инциденты с посягательствами на памятники советским воинам и прославление сил, воевавших с СССР на стороне Германии. Действительно ли это самые важные вопросы для России?
Снос памятников оскорбляет, задевает, раздражает, но это не главное, что тревожит Россию в таких сюжетах. Важнейший вопрос для нас касается роли СССР и, следовательно, России в нарративе о Второй мировой войне. Тот нарратив, который мы защищаем, – и было бы странно, если бы мы этого не делали – рисует борьбу добра с абсолютным злом, в качестве которого выступает нацизм. И мы в этом нарративе играем ключевую роль как сила, внёсшая решающий вклад в разгром гитлеровской Германии. А другой нарратив отводит нам роль «нераскаявшегося тоталитаризма», одного из двух, ответственных за развязывание Второй мировой войны и все ужасы, случившиеся в ХХ веке. Этот вопрос напрямую определяет статус страны в современном мире. Тот или иной ответ на этот вопрос, та или иная роль, которая приписывается Советскому Союзу и, следовательно, России, оказывает огромное влияние на наши позиции в мире.
Хотя основные события, тревожащие Россию в сфере исторической памяти, происходят в Восточной Европе, этот процесс получает интеллектуальную и медийную поддержку на Западе. Можно ли на сегодняшний день говорить о существовании единого западного нарратива, частью которого является восточноевропейский?
Нарратив, в котором Советский Союз является силой зла, начинающей войну в Европе вместе с Гитлером, хорошо сочетается с образом современной России, которая в западном восприятии тоже является силой зла. Недооценивать силу таких нарративов нельзя: сегодня в Европе они владеют умами. Голосование в Европейском парламенте по резолюции «О важности сохранения исторической памяти для будущего Европы» в сентябре 2019 года показало, что они доминируют практически безраздельно. И неслучайно этот момент заставил российское руководство пересмотреть воображаемую географию политики исторической памяти. Мы считали, что эта позиция – возложение ответственности за Вторую мировую войну на СССР – характерна для Восточной Европы, и пытались поверх Восточной Европы – в Берлин, в Париж – адресовать свои жалобы на новых членов ЕС, которые, с нашей точки зрения, неприлично себя ведут в области политики памяти. А в 2019 году неожиданно оказалось, что представители этих стран старой Европы голосуют за такие резолюции. И когда мы призываем пристыдить восточноевропейцев, в ответ включается режим молчания – даже в самых вопиющих ситуациях.
Почему так происходит? Страны Западной Европы опасаются невольно оказаться на одной стороне с Россией, продвигая то, что они называют «кремлёвскими нарративами»?
Отношения со странами Восточной Европы для стран Западной Европы, особенно для Германии как её скрытого гегемона, очень важны. Немцы ни в коем случае не хотят вступать в конфронтацию с ними, потому что проблем от этого они могут получить очень много, а выигрыш будет сомнительным. Некоторое время назад мы наивно полагали, что малые страны Восточной Европы можно безнаказанно игнорировать. Тем более нельзя это делать немцам, и в этом смысле надо правильно формулировать свой запрос в отношении Германии: чего мы от неё хотим, чего мы можем от неё реально добиться в этих вопросах. И ценить то, что они делают в правильном направлении. Например, создаваемый Центр документации, просвещения и памяти жертв Второй мировой войны и нацистской оккупации будет охватывать всех пострадавших в войне на истребление на Востоке – при том что и поляки, и украинцы требовали, чтобы русских там не было. Это стоило бы оценить и отметить в публичном пространстве. Включать конфронтационный режим – это понятно и просто. Как, помимо конфронтационного режима, подхватывать необязательно идентичные с твоей позицией, но скорее играющие в твою пользу шаги, жесты – этому стоит учиться.
И тем не менее смена нарратива происходит.
Да, можно говорить о том, что прежний нарратив, в котором нацизм был абсолютным злом, а Холокост – преступлением преступлений; нарратив, который мы целиком поддерживали, уступает место в качестве доминирующего контрнарративу, продвигавшемуся странами Восточной Европы. И это для нас очень опасно.
При этом нужно понимать, что нарративы Второй мировой войны очень разнообразны и совсем необязательно согласуются с тем нарративом, который был установлен как доминирующий во время Нюрнбергского процесса. Обратите внимание, что история Нюрнберга вдруг стала предметом большого интереса и историков, и кинематографистов, будь то у нас или в Америке. Причина проста: если вы хотите похоронить – или, наоборот, защитить старый нарратив, вы идёте туда, где он был сформирован, в данном случае – в Нюрнберг. Это очень серьёзная борьба, и перед внешней политикой России стоит очень серьёзная задача.
Есть ли у России союзники в защите нашего нарратива?
Есть, но нужно понимать, что речь идёт не о странах, потому что каждое общество расколото в памяти о войне. Разумеется, мы ни в коем случае не должны отказываться от нашего нарратива, в том числе потому, что он является важной частью политики идентичности внутри страны. Но было бы просто нереалистично предполагать, что мы можем заставить другие страны его принять. Надо понять, какие элементы этого нарратива надо отстаивать и кто наши союзники в этом.
У нас точно есть союзник в лице значительной части израильского общества. И это не только Израиль: есть еврейские организации в других странах, которые от нарратива о нацизме как абсолютном зле, а о Холокосте – как о преступлении преступлений не откажутся ни при каких обстоятельствах. Мы хорошо видели, как это работало в 2020 году, когда происходило празднование освобождения Аушвица в Яд Вашем и в Освенциме. Это были две разные истории.
Есть левые силы: это люди, которые считают себя наследниками тех, кто боролся с фашизмом с самого начала, – итальянские и французские партизаны и так далее.Если вы встанете в середине любой итальянской улицы и запоёте Bandiera rossa, найдётся кому вам подпеть (равно как и найдутся люди, которым это не понравится).Наше прощание с коммунизмом не означает отказа от солидарности с людьми, боровшимися с нацизмом и фашизмом под коммунистическими лозунгами.
Какова динамика и каковы масштабы ревизионизма в разных странах? Ведь в Восточной Европе есть те, кто «просто» отрицает освободительную роль Красной армии (например, Польша), и те, кто вдобавок обеляет сотрудничество с нацистами (Прибалтика, Украина). Можно ли говорить о едином фронте ревизионистов?
Суть ревизионизма – в вопросе о том, какую роль мы приписываем Советскому Союзу и России. И в этом смысле различия между Польшей и Прибалтикой или Украиной в её нынешнем виде не существует. Они действительно единым фронтом возлагают на Советский Союз равную ответственность с Германией. И символом всего этого является день памяти жертв тоталитарных режимов, установленный 23 августа, то есть в день подписания Договора о ненападении между Германией и Советским Союзом в 1939 году.
Действительно, Прибалтика и Украина обеляют сотрудничество с нацистами тех людей, которых они объявляют героями в своих национальных нарративах. Но они объявляют их героями не за то, что они сотрудничали с нацистами, а за то, что они боролись с советской властью. И то, что эти люди делали до или помимо этой борьбы, – это, что называется, издержки производства. То, что в понимании многих людей в этих странах можно понять и оправдать, потому что у них вот такой ужасный враг.
При этом надо понимать, что в последние годы Польша отчасти приблизилась к позициям Прибалтики и Украины в этом вопросе. Сегодня там происходит реабилитация и прославление так называемых «проклятых солдат» – тех, кто вопреки приказу руководства Армии Крайовой не сложил оружие и продолжал – в основном террористическими методами – борьбу с просоветской властью, установившейся после войны. Многие из них совершали преступления против гражданского населения, но здесь схема та же самая: это менее важно, чем их героизм в борьбе с коммунизмом.
Мощный проект по перекраиванию исторической памяти разворачивается на Украине. Запрещаются советские символы, официальными документами регламентируется употребление слов или выражений, в том числе применительно к событиям Второй мировой войны. Каковы шансы этого проекта на успех?
На Украине в области идеологической работы происходят вещи, которые, по сути, не очень сильно отличаются от других стран. Просто на Украине всё это как-то простодушно и бесстыдно. Понятно, что в любом обществе есть слова или речевые обороты, которые считаются неуместными. В качестве примера мы можем привести польский закон, запрещающий обвинять польскую нацию в соучастии в Холокосте. Что касается шансов этой работы на успех, то они неплохие. Если принять критерием успеха не всеобщую веру в то, что дело обстоит именно так, как хотят представить в украинском Институте национальной памяти, а то, что в стране есть существенная доля людей, кто в это верит.
Является ли широкое распространение этого нарратива чем-то неожиданным или же он присутствовал на Украине и раньше, но находился в «спящем» состоянии?
Этот нарратив всегда был, но, лишённый возможности проявлять себя в публичной сфере, он был ограничен сравнительно небольшим сегментом общества. Это была, в частности, заокеанская украинская эмиграция, которая выучилась работать с этим нарративом в условиях США и Канады, используя смесь из прямой лжи и сложных аргументов. И она по-другому вела себя внутри страны, где у неё были союзники и люди, находившиеся у неё на содержании.Те инциденты, которые мы наблюдаем на Украине, – снос памятников и так далее – это сочетание селянского простодушия и упоения от того, что «теперь, наконец, можно»: сейчас мы возьмём молот и будем им бить по гранитному Ленину или бронзовому барельефу Ордена Победы.Но совсем другое дело – украинская диаспора. Это хорошо организованная сила, не испытывающая никаких сомнений, умеющая мобилизовать финансовые ресурсы. Она является мощным эффективным политическим актором, в том числе и мнемоническим актором, работающим в области политики памяти. И эти люди действуют вовсе не по-селянски, а подчас тихо и очень эффективно.
В результате сегодня мы можем говорить о том, что сегмент общества, разделяющий этот нарратив, довольно велик. Это часть нарратива, в рамках которого украинец должен осознавать, что его главный, извечный и неизбывный враг – это Россия и русские. В определённом смысле успех этих усилий уже достигнут. В декабре в Washington Post вышла статья о том, удастся ли организовать на Украине мощное партизанское движение в случае войны с Россией. Но Збигнев Бжезинский говорил об этом ещё до 2014 года: то есть идея повоевать с Россией до последнего украинца интригует американцев уже давно. Идея, прямо скажем, чудовищная. Но наличие людей, готовых таким образом воевать, – это факт, который, безусловно, влияет на возможные сценарии развития событий в этой стране.
Тот нарратив, который мы считали присущим Восточной Европе, стал сегодня общеевропейским мейнстримом. Вы говорили о том, что России нельзя было в своё время игнорировать Восточную Европу – есть ли сегодня у нас шанс на диалог с кем-то в этом регионе?
Это можно сравнить с компьютерными играми, где надо пройти первый уровень, второй, третий. А на четвёртом уровне нас будут ждать страны Восточной Европы. То есть, сначала можно попробовать договориться с американцами – это то, что разворачивается на наших глазах. Потом с европейцами – по крайней мере, с кем-то в «старой» Европе. Потом – ещё с кем-то, а потом – возможно, придёт и время Восточной Европы. Она тоже не едина. Десять лет назад Дональд Туск выглядел очень перспективным партнёром по нормализации отношений. Можем ли мы себе представить появление такого человека снова? Да, вполне. Но зависит это не от человека, а от ситуации. В современной ситуации Туск – совершенно непримиримый человек, не менее бесполезный, чем Качиньский, в решении этих задач. Но в будущем – почему нет? Чего ожидать от таких людей? Явно не покаяния, не объятий, не благодарности за долгую заботу при коммунистическом режиме. Но некая нормализация возможна. Однако это четвёртый уровень компьютерной игры.
Если взглянуть на голосование по недавней резолюции Генеральной Ассамблеи ООН о борьбе с героизацией нацизма, мы увидим единый фронт западных держав, которые воздержались, за исключением США, которые проголосовали против, и Израиля, который поддержал эту резолюцию. Отчего так действует Европа? Боится невольного распространения российского нарратива?
Европа так действует очень давно, потому что считает – и небезосновательно, – что за этой резолюцией стоят и какие-то текущие политические интересы. Соответственно, у неё есть проблема: она не хочет голосовать против резолюции, потому что голосовать против резолюции, осуждающей оправдание нацизма, довольно странно. Она не хочет голосовать за, потому что не хочет поддерживать линию российской политики, которую считает не лишённой современной нагрузки. Поэтому если кто-то воздерживается при таком голосовании, я бы сказал, что это очень ценная позиция. С учётом того, что американцы голосуют против, получается, что европейцы как раз не солидаризуются с американцами. И успех не всегда в том, чтобы другие страны голосовали так, как ты. Может, успех будет в том, что какие-то страны не будут голосовать единым фронтом против тебя. При современном положении России это неплохой результат.
